В прежние, безвозвратно минувшие времена, была когда-то страна, под синевою неба расцветшая. Красою всей Великой Степи являлась она множество веков, в сердцах людей великолепием сверкая. Имя той страны, в Тэнгри пребывающей, было Канг, исполненный благополучия. Искусными ремёслами славилась она, а поля её, обласканной покровительством Хумай сияющей, были зелены, и давали урожаи щедрые. Бессчётны были стада тучные скота, и табуны коней золотогривых, в вольных лугах резвящихся. Чисты и свежи были её ласковые реки, радующие путешественников прохладою своей живительной. Жители же Канга счастливы были в благоденствии, и звались гордо башняками… Но излишнее благополучие лишает воли свершений. Стремление к покою и изнеженности способно размягчить сердца и достойнейших из людей. Тэнгри, создатель небесный, не пожелал этого детям своим башнякам, и лишил он страну их благоденствия и изобилия. И пожелтели поля Канга, сжигаемые солнца беспощадным жаром, и бесплодны и сухи стали; поредели изрядно стада, предвещая жестокое бедствие голода; а у рубежей дальних, со стороны восхода, появились орды вражеские, прознавшие об ослаблении державы этой великой, утратившей величие не вследствие слабости правителей или утраты отваги жителями, а вследствие воли Тэнгри всезнающего. И не стало чудесной страны Канг: – следы подков блистающих заметены песками горячими… Но велик Тэнгри в мудрости своей безграничной. То, что казалось карой небесной последним жителям Канга, вынужденным покинуть благословенную свою родину, послужило причиной появления нового поколения башняков. Они, всадники, рождённые в пути, были свободны от бремени изобилия. Сила духа возгорелась в их сердцах, и лишь она была им ценна. Оставив позади потерянный Канг, двигались они на запад и на север, совершая Великий переход к новой своей родине, выйти к которой им предстоит обновлёнными… А вокруг были земли гузов, не желавших принимать чужеземцев. Постоянным схваткам ожесточённым не видно было конца... но выстояли башняки обновлённые, безупречные в отваге и храбрости; не сгинули в чужих им степях… И прошли, с боями изматывающими, земли гузов враждебных, и вышли на равнины, за которыми была уже Идель многоводная, великая река хазарская. Яростные гузы не преследовали уже более башняков, и стали они заселять открывшуюся им страну. Но не угас в груди их огонь, неистовый пыл перемен: и не могли они остановиться, и, расходясь по новым землям, разделились, постепенно, на два потока, ставшие двумя ветвями народа башняков. Одна из ветвей – олобашняки (большие башняки), – дошла до Идели и, переправившись через неё, устремилась ещё далее на запад, в страну Атель-Куз. Другая ветвь – балабашняки (башняки малые), – выбрала направлением своим север, и заселила страну лесов и степей, раскинувшуюся от предгорий Урала на востоке, до великой Идели на западе… И обрёли силу эти два новых народа, нашедшие каждый уже новую родину… Об олобашняках сохранилось множество сведений в русских летописях, называвших их печенегами неукротимыми. И император византийский, Константин Багрянородный, в труде своём «Об управлении государств», оставил подробнейшие сведения о печенегах, сообщив также, среди прочего, что племена их возглавлялись «великими князьями» или ханами, а во главе родов стояли тарханы. О заволжских же печенегах – балабашняках – писал иранский историк Абу Абд-аль-Хайи Гардизи: «печенеги владеют стадами; у них много лошадей и баранов, также много золотых и серебряных сосудов, много оружия, они носят серебряные пояса ». Джайхани, арабский географ, писал о них: «Печенеги богатые, у них есть верховые животные, овцы, пожитки, золото, серебро, оружие, знамёна и значки». Благосклонной стала для балабашняков новая эта страна, куда пришли они следом Волка синешёрстного ведомые – ниспосланного знака Тэнгри – слышащие зов его в чистоте духа… А далеко-далеко на востоке, в самом сердце Большой Степи, уже являлись знамения, предвещающие в скором времени потрясения великие… И там, в дали неведомой, отдельные племена начали уже приходить в движение, вызывая тем самым малые ещё, но неудержимо нарастающие теперь перемены. Красная заря огненная занималась над Степью... Извечный и неумолимый закон перемен, возвышающий одни народы из ниоткуда, и сметающий и предающий полному забвению другие, бывшие когда-то могучими и непобедимыми, вновь пробудил, далеко на востоке, древних богов войны, и они овладели сердцами грозных правителей Алтая, Тобола и Иртыша. Огонь войны разгорелся и яростным пожаром стёр с лица земли великий Кимакский каганат. Как уже не раз случалось с самого начала времен, Великая Степь вновь была охвачена сжигающим пожаром войны. Вековое стремление степных народов к движению с сокрушающей мощью потрясло восточные степи. Эта страсть степняков к переменам и поиску новых земель, родилась ещё в ту далёкую пору, когда первый из них сел на коня. Как только это произошло, он сразу стал хозяином необозримых, бескрайних просторов, и он не мог более оставаться на одном месте – у копыт его коня начинался путь, способный показать ему весь мир. И в этот раз, неистовое стремление двигаться вслед солнцу, подняло кипчакские племена – как и многие другие до них – в сметающий всё поход на запад. Великая Степь заполыхала, и на многие десятилетия в ней воцарился мрак уничтожения. Дым пожарищ затмевал небо, и стало много добычи чёрным стаям крикливых ворон. Гузские племена, бывшие хозяевами необъятных степей к востоку от Идели, были разгромлены и рассеяны, и перестали быть единым народом. Остатки разбитого гузского войска разбрелись по ставшей чужой им Степи, и повезло тем из них, чьи племена чудом уцелели. А судьба других, у которых никого не осталось, была не завидной – потомки бесстрашных воинов, разбивших когда-то, в союзе с Русью, могучий Хазарский каганат, стали влачить жалкое существование степных разбойников, промышляющих набегами и угонами скота. Некоторые, потерявшие своих вождей, становились воинами новых предводителей – кипчакских ханов, – сражаясь вместе с ними против извечных врагов – башняков и булгар. К западу от великой Идели олобашняки, бывшие ужасом и неотвратимым кошмаром королевств Восточной Европы, тоже были сметены кипчаками, и остатки их были вынуждены искать защиты у киевского кагана, когда-то платившего им дань. Но балабашняков, владеющих самой северной окраиной степи, между седым Уралом и величественной Иделью, сметающая волна кипчакского нашествия миновала…
Алтузак медленно крадётся сквозь густые заросли зелёного камыша с коричневыми пушистыми верхушками. Он движется тихо, стараясь не производить шума: очень осторожно раздвигает хрусткие стебли, замирая, прислушиваясь сосредоточенно после каждого своего шага. Откуда-то спереди доносятся протяжные, переливающиеся звуки дивной, завораживающей мелодии, словно чья-то окрылённая душа в состоянии светлейшего блаженства играет на волшебной флейте. Что за чудо там впереди? Кто способен так дивно, невыразимо прекрасно петь, наполняя сердце слушателя небесной радостью и умиротворением? Неужели кто-то из обитателей заоблачного мира спустился на землю? Ведь ни один человек не в состоянии создать такую красивую, волшебную песню без слов, проникающую в самое сердце. Алтузак ещё не видит, что там, впереди, но он твёрдо знает, что эту мелодию ни в коем случае нельзя останавливать. Нельзя спугнуть того, кто там так прекрасно поёт. Он чувствует, что малейшая опасность или тревога, вроде шума от его приближения, может подействовать на это чудо как ветер на утренний туман: – и оно растает! Его нельзя спугнуть, но Алтузак не может удержаться – предельно осторожно, выверяя каждое своё движение, он продолжает медленно продвигаться сквозь камыши вперёд, к открытому пространству. Осталось три шага… два… и вот последний. Медленно раздвинув последние загораживающие обзор зелёные стебли, он осторожно приближает лицо к образовавшемуся просвету и, зачарованный, замирает. Алтузаку открылось небольшое озеро, окаймлённое зарослями камыша с просветами, в которые была видна окружающая бескрайняя степь. Зеркальная гладь отражала бездонное синее небо, а из середины водоема расходились кольцами расширяющиеся круги. И там, откуда они расходились, в самой середине озера, плавала прекрасная, ослепительно красивая птица, распространяющая волшебное, золотистое сияние вокруг себя. Её гордые, величественные формы и царственная осанка придавали ей сходство со священным Лебедем, но только она была прекраснее во много раз. Волшебное сияние птицы как нисхождение небес: оно покрывает всё вокруг и всё, что оно омывает своей благодатью, расцветает особой, полной силы, красотой. И из её клюва изливается то самое, чудесное и беспредельно красивое пение, приведшее завороженного Алтузака сюда. И не может на свете ничего быть прекраснее, совершеннее этого уголка спокойствия и истинной, изначальной гармонии. Вдруг волшебная птица насторожилась: пение прекратилось, и сияние её стало меркнуть. Алтузак испугался – неужели это он её встревожил? Но нет, она смотрит в другую сторону – туда, где солнце висит над знойным югом. Что там? Что её беспокоит? Что происходит в той стороне? Отчего она заволновалась и вот-вот взлетит, чтобы покинуть эту землю навсегда? Сияния уже почти нет. Если она улетит, будет большая беда. Алтузак это знает, но он не знает, как отвести угрозу от волшебной птицы и от этой прекрасной земли, приютившей её. Но что же там? Надо узнать и остановить это. Алтузак разворачивается, начинает осторожно выбираться из камышей, стараясь не шуметь, чтобы окончательно не спугнуть и так встревоженную птицу, двигается, всё больше охватываясь волнением и смутными предчувствиями… и вдруг просыпается. Опять этот сон, тревожащий свой настойчивостью. Уже несколько дней слышит Алтузак в снах своих это пение волшебное, исходящее из озера, окруженного камышами, приближается к нему, начинает пробираться через заросли, но саму птицу он сегодня увидел впервые. Это не может быть просто сон – он о чём-то говорит ему, Алтузаку. Но о чём? Ему остаётся лишь ждать… и быть готовым. Алтузак встал и вышел из своего шатра. Жена его встала раньше, и уже ушла куда-то, наверное, к своим любимым кобылицам. Становище просыпалось, и люди приступали к обычным хозяйственным заботам: слышались крики пастухов, выгоняющих мычащих коров и блеющих овец на выпас в луга; появились столбики дыма над очагами у юрт; вон группа молодых егетов на конях отправляется куда-то. Видимо, но охоту – вчера в степи видели маралов. Алтузак был ханом одного из племён балабашняков, занимающего степи и леса по берегам Мелеуза, Ашкадара и его притоков, Сухайлы и Стерли, и левобережья Агидели, до её изгиба у горы Кунгак-тау. Ему было тридцать лет, и он был избран ханом на курултае три года назад, когда предыдущий хан, брат его отца Бурук, пал в битве вместе с отцом Алтузака Аккошем, сражаясь с вторгшимися на север из степи месегутами. Тогда Алтузак возглавил воинов племени, и умело противостоял нагрянувшим врагам, а затем и изгнал их из угодий своего народа, и преследовал месегутов до самых южных степей. И не было на последующем курултае ни одного слова против его избрания главой племени, ханом балабашняков. Когда-то месегуты были частью гузского иля, но после разгрома их кипчаками они рассыпались на отдельные роды и многие из них, как и некоторые гузы, пробивались на север, тесня балабашняков. Уже несколько десятилетий Степь пребывала в пожаре жестоких кровопролитных войн. И бывшие её хозяева, вытесняемые грозными кипчаками, искали прибежища в окрестных землях. Балабашнякские племена с неимоверным напряжением сдерживали их отчаянный натиск, но всё же им приходилось тесниться, уступая, кусок за куском, часть своих угодий. Не об этом ли говорят его сны? Птица та тревожно смотрела на юг, словно ждал беды оттуда. Но что может сделать Алтузак и его племя, и так порядком обескровленное непрекращающимся многие годы натиском с юга? Правда за последние два года этот натиск заметно уменьшился – видимо, теперь там безраздельно господствуют одни кипчаки, другие уже все, наверное, покинули Степь, или уничтожены. Но сколько же в Степи развелось разбойников! Большинство из них – это бывшие гузские, а иногда и башнякские, воины, чьи племена полностью уничтожены. Набеги этих разбойников с юга, лишившихся рода и племени, причиняют немалый урон балабашнякам. Мысли мрачные, снами последних ночей навеянные, беспокоят Алтузак-хана. Много дней он ходит, погружённый в раздумья тревожные, – не обращаясь к знахарям, зная, что сон этот не закончен ещё, а раз так, то нельзя о нём никому рассказывать, иначе можно спугнуть духов, нашёптывающих его ему в уши по ночам. Так, в ожиданиях неопределённых и предчувствиях тревожащих, как и предыдущие, прошёл и этот день. Вечером вернулись молодые охотники. Добыли трёх маралов, и Алтузак-хан, довольный, похвалил их, отметив, что скоро они уже будут настоящими воинами. Те сразу возвысились в своих глазах и в глазах своих сверстников – ещё бы, Алтузак-хан уже видит в них храбрых воинов и объявляет об этом во всеуслышание, и это – значащее признание. Устроили пир на берегу Ашкадара, и сам хан отрезал от мяса марала по кусочку и из своих рук угостил каждого из молодых охотников. Это особая честь для юношей: согласно древнему обычаю, при сборе войска хан разрешает им присоединиться к нему. Их радость не имеет границ, но они, сдерживая чувства, никоим образом не проявляют её – не пристало им, гордым башнякским воинам, веселиться и шуметь пред лицом хана и уважаемыми старейшинами, присутствующими здесь. А ночью каждый их них, лёжа в своей постели, долго не может уснуть, живо представляя себе будущие битвы и сражения, в которых они, конечно же, будут победителями; громкая слава непобедимых воинов и всемерное уважение ожидают их, и с такими мыслями они, воодушевлённые, засыпают лишь под утро. Алтузак-хан, как и народ его, закончив дела дневные, тоже ложится спать. И возвращается опять в тот самый сон… Он выбирается из камышей, чтобы узнать, что напугало птицу волшебную. Вот он выбрался уже на открытое пространство, и смотрит внимательно по сторонам. Вокруг Алтузака волнистая степь с рассыпанными по ней небольшими холмами и островками леса. Вид здесь совсем не такой приветливый, что был у озера: тёмное небо хмурое словно бы давит, вызывая тревогу смутную, а степь вокруг бурая, как будто выжжена жестокой засухой (страшное зрелище для башняка). Солнца не видно из-за серого, тяжелого неба и Алтузак, для которого степь всегда была родным домом, к удивлению своему не может определить, в какой стороне юг. Он оборачивается к озеру, чтобы сориентироваться. Озера нет, перед ним совсем другой пейзаж: катит свои волны неторопливая река, а далее, за ней, возвышаются горы, покрытые лесом. Алтузак сразу узнал Агидель и горы Урала. Река эта течёт на север – хотя во сне всё может быть и по-другому – и он поворачивает голову в сторону, где должен быть юг. Там, вдалеке, виднеется гора Кунгак-тау, полого устремляющаяся вверх и замыкающая гряду, протянувшуюся с севера на юг. Внезапно нахлынула, откуда-то извне с сокрушающей силой, потребность попасть на вершину Кунгак-тау, охватила неистово Алтузака и заставила забыть обо всём, кроме этого устремления всепоглощающего. В глазах стало темно: он ничего не видит, – но он чувствует, что всё окружающее вдруг завертелось вокруг него в вихре, и он перестал ощущать своё тело – оно растаяло и исчезло, а он, Алтузак, всё же каким-то образом осознаёт происходящее. В окружающей тьме мелькают какие-то искры (звёзды?), какие-то неясные очертания чего-то неопределённого. А затем, спустя вечность, ощущение своего тела стало возвращаться постепенно – исчезли искры, и непонятные образы стали принимать какие-то, почти узнаваемые, формы. Вновь появилось ощущение опоры под ногами, а вскоре вернулось и его обычное зрение, – если только оно может быть обычным во сне. Он стоит на вершине горы и видит, по окружающему пейзажу, что это Кунгак-тау. Но Алтузак не рассматривает раскинувшиеся вокруг необъятные дали: его внимание целиком приковано к сидящей там, впереди, фигуре. Это женщина, и она сидит спиной к нему, смотря вниз, на просторы бескрайние, уходящие к полыхающему где-то там, в знойной дали, югу. Алтузаку она кажется знакомой, но он не может вспомнить, кто она. И это не просто когда-то увиденная им, быть может и случайно, женщина – его с ней связывают крепкие узы, но что-то не даёт ему её вспомнить. Но Алтузак уже на грани озарения: вот-вот он вспомнит её – ещё чуть-чуть, ещё один или два шага к ней, чтобы разглядеть получше, и всё! …И он просыпается. Эта женщина… ему не хватило одного шага, чтобы узнать её. Но… Кунгак-тау! Следует отправиться туда: его сон ясно указал ему на это. Наконец-то он обрёл направление. Сколько ночей слышал он в снах своих пение волшебной птицы, пока не отправился искать её? Эти сны были очень ясные и живые, неотличимые от повседневного мира. А Алтузак хорошо знал, что духи дают особую ясность во сне, если хотят показать что-то важное, влияющее на судьбу. Много ночей искал он в снах источник этой чудесной мелодии, и нашёл его на озере, окруженном камышами. Но и озеро это, и местность, по которой шёл к нему Алтузак, были незнакомы ему, и он не понимал, что всё это значит. Последний же сон указал ему на Кунгак-тау и с силой, которой невозможно было противиться, занёс его туда. Это явное, прямое воздействие из мира духов – настоящее указание, и Алтузак не может не подчиниться ему. Начинался новый день. Итак, надо отправиться на Кунгак-тау. И надо взять с собой тех молодых егетов, что добыли вчера маралов: они прекрасные охотники и, наверное, из них получатся отличные воины. Как они обрадовались вчера, когда хан сам угостил их кусочками мяса из своих рук: лица их расцвели, глаза засияли гордостью, – но они сумели с достоинством удержать свои чувства, как настоящие мужчины. Теперь они ни за что не покинут стан – хоть целый год будут ждать – боясь пропустить столь важное в их жизни событие, как созыв ханом войска. Это Алтузак знал по собственному опыту. Так и есть – выйдя из юрты на воздух, Алтузак-хан увидел невдалеке группу вчерашних охотников. Они расположились вокруг большого дерева на берегу Ашкадара, и кони их тут же. Настоящих мечей ни у кого из них нет и пики лишь у двоих из восьми ребят, но у каждого лук и колчаны их полны стрел, а ещё дубины – настоящие боевые дубины: когда успели выстругать? Хан направился к ним. Егеты подобрались, внутренне подтянулись и, предав лицам своим серьёзное выражение, подобающее воинам, двинулись навстречу хану. - Ну, как вы, храбрецы? Готовы к делу? – обратился к ним Алтузак-хан. - Мы готовы к любому делу, Алтузак-хан, - с гордым видом ответил один из них, настроенный очень решительно. Как же они молоды, даже усов-то настоящих нет. - Тебя зовут Каракош, ты сын Тигоя? - Да, Алтузак-хан, я Каракош, сын Тигоя. Со мной два моих брата, Баламир и Тигой. А это Гилар, сын Годека и его брат Белес, и трое сыновей Мусай-батыра: Бурибай, Аюхан и Туктамас. - Мусай-батыр сильный и бесстрашный воин нашего народа. И я думаю, что он воспитал таких же бесстрашных воинов из своих сыновей. Будьте достойны его славы, Бурибай, Туктамас и Аюхан. Храбрейший Годек погиб в бою с месегутами и покрыл себя славой, которую вы, Гилар и Белес, должны сберечь и приумножить, чтобы отец ваш мог гордиться вами в другом мире и радоваться за свой род. Тигой – один из сильнейших воинов – гордость народа балабашняков и я верю, что вы, Каракош, Баламир и Тигой ни в чём не уступите его храбрости и силе. Будьте достойны своих храбрых отцов, егеты. Вы молоды и ваши подвиги во славу народа балабашняков ещё впереди. Сколько вам лет, батыры? - Мне скоро шестнадцать, - ответил самый старший из них, Каракош. - Гилару тоже. А Тигою и Аюхану, самым младшим, уже четырнадцать. - Четырнадцать? Когда вашему деду Каракошу было четырнадцать лет, он ходил в поход на Булгарию в войске великого Курдас-хана и стал главой сотни. А вы, храбрецы, готовы идти в поход? - Конечно, Алтузак-хан. Ты собираешь войско? – воодушевившись, спросил Каракош. - Ханы Кинели и Ика зовут нас в поход на Булгарию? Или на марийцев? - Нет, Тогдек-хан и Бугуш-хан пока никуда не собираются. Я отправляюсь проведать южные наши кочевья и беру вас с собой. Возьмите припасов на два дня и ждите у моего шатра.
Отправлено: 20.07.12 17:15. Заголовок: 2. У реки Мелеуз. Г..
2. У реки Мелеуз.
Год выдался незасушливым и сейчас, в самой середине лета, степь буйно расцвела обильным разнотравьем. Девять всадников двигались по ней на юг, легко пересекая попадающиеся на пути мелкие речушки и крутые овраги. Речки эти все текли с запада на восток, впадая, вскоре, в неторопливо несущую свои воды на север, к далекому Сулману, Агидель. Блеск её широкой поверхности, скрытой чаще всего густыми лесами, иногда открывался взору девяти всадников, по левую сторону от них. Всадниками этими были Алтузак-хан и восемь его новых, молодых воинов. Молодые воины раскинулись широкой шеренгой позади своего предводителя, Алтузак-хана, как и положено верным воинам, и зорко всматривались в дали бескрайние, окружающие их под синевою чистой небес сияющих. Они постоянно были начеку в своем первом походе. Хотя это и не настоящий военный поход и стычек с врагом не предполагается, но они сопровождают самого Алтузак-хана, вождя одного из балабашнякских племён – задача, достойная храбрых воинов. Да и идут они на юг, к границам Степи, а там всегда сохраняется опасность набега. Это ощущение – возможной встречи с врагом – возбуждало их дух и горячило кровь: они готовы были пустить коней своих быстроногих вскачь, до самой Степи, и броситься в битву с ненавистными гузами и месегутами, и победить их всех. И никто не смог бы остановить их, батыров несокрушимых, если бы сам Алтузак-хан, победитель гузов и месегутов, марийцев, мордвы и булгар, повёл их в битву. И разбили бы они кипчаков, и загнали бы их в пустыни бесплодные, а затем, переправившись через великую Идель, освободили бы братьев своих олобашняков. И легенды об их великих подвигах передавались бы, в песнях и сказаниях, через многие века, на удивление грядущим поколениям. Возбуждение хозяев передавалось и их коням, и молодым воинам приходится сдерживать их, потому, что Алтузак-хан совсем не спешит, размышляя о чём-то, и движется, чуть впереди, шагом. Но иногда и он, поддаваясь настроению, пускает коня вскачь и тогда они несутся широкой цепью, распугивая ошалевших зайцев, куропаток и охотящихся за ними лисиц. Но случается это не так часто, как того требует настрой молодых егетов и много времени они просто идут шагом. Неповторимо прекрасен этот край, по которому движутся всадники: цветёт летняя степь и воздух благоухает запахами разнообразнейших цветов и трав, в которых вольготно чувствует себя всякая живность; холмы, разбросанные вокруг, пестреют цветами яркими, и их живописный вид наполняет радостью и гордостью за свою благословенную землю сердца всадников; попадающиеся иногда леса прохладой веют и силой живительной, рождённой союзом земли, воды и неба; мелкие речки и ручьи журчат сладко и петляют, в низинах прячась и, влагой одарив луга зелёные, несут воды свои серебристые на восток, к широкой Агидели: сама Агидель показывается иногда вдалеке, слева от пути, а за ней, ещё дальше к востоку, высятся горы Урала, прекрасные и величественные, и за которыми, по преданиям, скрывается сказочная страна Ирандек. Иногда, радуя взор, попадаются коней быстроногих табуны резвящиеся, стада обильные коров величаво спокойных и отары бессчётные овец тучных. Алтузак-хан, проезжая по владениям народа своего, испытывает удовлетворение: уже второй год степи и луга привольные одаривают людей – увеличиваются стада на буйно разросшихся травах сочных, дичи всякой много развелось охотникам на радость, и даже волки, которым хватало добычи всю зиму, не нанесли большого урона скотине. Злые духи болот, туманов и подземного мира не насылали на народ балабашнякский болезней страшных, а лютые дух северных ветров, хозяева жестоких морозов и чёрных буранов, прошедшей зимой пощадили эту страну. Не было и набегов из Степи. Словно край этот обрёл благословение самого Неба. Алтузак начал понимать суть снов своих тревожащих затаённой угрозой. Обычное озеро, затерянное где-то в степях этого края, приютило волшебную птицу и, впитав сияние её, расцвело чистой красотой, исполненной духом умиротворения. Два года в этой стране царит благополучие – что это, как не влияние небесных покровителей? Кто-то из них осенил край этот живительным светом благоденствия, – и это его видел Алтузак в снах своих в образе волшебной птицы. Но теперь… Какая-то угроза исходит с юга, с жарких степей, и об этом ясно говорил его предпоследний сон. Сможет ли он уберечь землю свою и спасти от беды народ свой? Алтузак не знает этого, но он знает, что если понадобится, то отдаст жизнь, защищая племя. Как это сделали Бурук-хан, отец Алтузака Аккош и множество других достойнейших людей. Вскоре стала видна продолговатая гора Кунгак-тау – цель путешествия Алтузака. Солнце клонилось к горизонту и начинало смеркаться: наступал вечер. Остановились на берегу реки Мелеуз со спокойными и уютными водами. Здесь были владения Ванах-тархана – главы одного из сильнейших родов племени – рода Красной Волчицы. Расседлали и разнуздали коней, за день утомившихся, и, опутав им передние ноги ремнями, отпустили пастись на привольный зелёный луг, расположенный в широкой петле реки. Алтузак, отпуская своего коня, потрепал его по шее и прошептал ему в ухо: - Долгой была сегодня наша дорога, мой верный Кангар. Ты устал и мне больно от этого. Но ты мой лучший друг и никогда не упрекнёшь меня, как бы тяжело тебе не было. Я всегда это помню. И я благодарен тебе. А теперь отдыхай, друг – впереди ночь. Егеты тоже что-то прошептали своим коням – каждый свои слова. Верный конь – это хороший, а случается, что и единственный, друг жителя степи. Степняк и его конь живут бок о бок, и между ними не может не возникнуть настоящая дружба и взаимная преданность: ведь слишком многим обязаны они друг другу. Хотя, конечно же, всадник большим обязан коню, и он не забывает об этом, всемерно почитая своего четвероногого товарища. Егеты тут же выбрали между собой сторожевого – им был назначен Баламир, – чтобы стеречь коней. Никогда не оставляют степняки лошадей своих без присмотра, какой бы спокойной и безопасной не казалась обстановка вокруг. Но это предстояло Баламиру позже, когда совсем стемнеет, а сейчас, он вместе со всеми, сел ужинать. На берегу рек развели костёр. Стали доставать еду и, видя, что у их предводителя, Алтузак-хана, ничего нет, лучшие куски старались положить поближе к нему. Но он протянул к ним руку с направленной вперёд ладонью и, этим жестом отказываясь от всего предложенного, сказал: - Ешьте без меня, воины. Завтра вам понадобятся силы. После этих слов он встал и, отойдя чуть в сторону, уселся на небольшом пригорке, на сухое бревно. Он молчал. Егеты, проявляя уважение к хану, ели молча, стараясь не нарушать тишины, чтобы не помешать мыслям Алтузак-хана. Он же сидел неподвижно, и рассматривал исчезающую, в наступающей темноте, громаду Кунгак-тау. Что зовёт его на вершину её таинственную? Что найдёт он там завтра, когда поднимется на самый верх. Может это будет знамение о неотвратимой уже беде, которой не избежать? Или наказ о том, как предотвратить несчастие, грозящее его стране? Ясно одно – завтра ему предстоит очень важное, едва ли не важнейшее, событие в его жизни. С приходом сумерек наступала тишина: птицы умолкали, готовясь ко сну, – лишь слышался в реке плеск рыб и, иногда, водяных крыс. Вдруг тишину нарушили негромкие слова Белеса: - Двое с юга, мой хан. Взрослые мужчины. Алтузак его поправил – назидательным тоном, как воспитатель ученика: - Не двое, а трое – с ними ребёнок. И движутся с юго-запада – вам, сидящим внизу, должно было бы слышаться лучше, чем мне. - Прости, мой хан, впредь я буду внимательней. Алтузак обладал слухом, лучшим, чем у большинства людей и, зная это, не рассердился на своих егетов. Вскоре из-за зарослей ив, в изобилии росших по берегам Мелеуза, выехали трое всадников. Подъехав к костру, двое спешились и отдали поводья своих коней третьему, который оказался не ребёнком, а молодой девушкой одного возраста с воинами, сопровождающими хана. Этими же двумя были старый Ванах-тархан, глава рода, обитающего у этой реки, и его старинный друг, прославленный Чегет-батыр. Они ответили на уважительные приветствия молодых воинов, и подошли к Алтузак-хану. - Приветствую вас, почтенные Ванах-агай и Чегет-агай. Как ваше здоровье, силы? - Благодарим, Алтузак-хан, у нас всё хорошо. А ты как, достойнейший славный хан? – обратился старый Ванах. – Мы узнали, что ты появился у нашей реки и поспешили встретить тебя, чтобы пригласить в наши шатры. – Ванах-тархан вдруг внимательно всмотрелся в лицо хана, взгляд которого… Да, так и есть… - Но прости нас, великий хан, мы не должны были беспокоить тебя на пути духа, которым ты следуешь. Если бы мы знали… - От вас ничто не укрывается, почтенные. - Твой взор отмечен печатью духа, - сказал Чегет-батыр. – И тело твоё не нуждается в пище, что могут подтвердить твои воины. Путь духа светел, славный хан – следуй по нему радостно, с открытым сердцем. - Да, я на пути духа. Меня ведут сны и поэтому, как ты правильно заметил, мудрый Чегет-батыр, тело моё не принимает пищу, готовясь к сокровенному. - Пусть Тэнгри пребывает с тобой, - пожелал хану Ванах-тархан. И, положив одну руку на плечо Алтузаку, другую протянул к появившимся в вечернем небе, еле заметным ещё, звёздам. – И ты пребудь с ним… После этого оба старика ушли. Забрали своих лошадей у державшей их девушки, вскочили на них, с необычной для их преклонного возраста ловкостью, и все трое отправились в том же направлении, откуда до этого появились. Молодые воины смотрели вслед исчезающей во тьме троице. Они впервые видели непобедимого и могучего, когда-то, воина – прославленного во многих песнях и преданиях башняков Чегет-батыра, сразившего в битве, в пору своей далёкой молодости, жестокого Коркута, коль-эркина гузов. А какая красивая девчонка была с ними, интересно, кто она? Пока она была одна, ожидая своих старых спутников, ни один из егетов не мог с ней заговорить, ведь рядом были глава её рода и один из самых почитаемых батыров племени, и, наконец, сам глава племени. Но все они смотрели на неё с любопытством, в то же время любуясь её красотой. Пора уже и ложиться спать. Воины, кроме Баламира, стали укладываться на ночлег. Расположились вокруг костра, приспособив под головы седла своих коней. И лишь Алтузак-хан ещё сидит на пригорке – безмолвно и неподвижно… Баламир сходил на луг, проведал лошадей, постоял там, прислушиваясь к окружающей тьме, и, вернувшись к костру, сел на самом берегу, глядя на чёрную воду. А мыслями его постепенно овладевала та девушка – юная красавица, что сопровождал стариков, предводителей местного рода. Какая она была красивая. И как гордо, даже с вызовом, взирала на них, изумлённо смотревших на неё. А как уверенно она, такая хрупкая и невысокого роста, управляется с лошадьми – как опытный и сильный наездник. И даже лук и стрелы были при ней, словно она настоящий воин. Сможет ли Баламир когда-нибудь увидеться с ней, узнать её имя? Звёздная страна сверкала над егетом, сияя блеском волшебным с неба ночного… и в блеске том виделись ему её глаза. И понял он, что ради этой тоненькой, стройной девушки с ясным, совсем не робким взглядом, готов на любые подвиги. Хорошо, что именно он выбран сегодня сторожевым, потому, что всё равно ему бы не сомкнуть глаз этой ночью. Интересно, куда они завтра отправятся с Алтузак-ханом? Спросить хана он не мог: Баламир ещё молод и не заслужил права обсуждать с ним его намерения. Позже Баламир ещё раз сходил к лошадям, убедился, что всё в порядке и вернулся на своё место на берегу, у костра. Алтузак-хан уже спал, прислонив голову к бревну, на котором до этого сидел. Чистое небо сияло ярко мерцающими звёздами, и Баламир стал любоваться ими. Он знал названия многих из них, благодаря своей бабушке, часто рассказывающей внукам своим о высшем, небесном, уровне мира. Так и просидел егет всю ночь, охваченный новым для него, и совсем не подходящим для ханского воина, но всё же таким сладостным и неповторимо восхитительным чувством – вдохновляющим и заставляющем его душу радостно петь в звёздном безмолвии… Время же шло своим чередом и на востоке начало светлеть: наступало утро. Воины просыпались и готовились к новому дню; поднялся и Алтузак-хан. - Седлаем коней, великий хан? – спросил Каракош, горя жаждой свершений. - Да, пора двигаться. Но сейчас наши пути расходятся: дальше я беру с собой лишь одного из вас – тебя, Белес. Вы же отправляйтесь к Ванах-тархану и к верховьям Сухайлы и Ашкадара – передайте главам родов, что хан велит снарядить постоянные дозоры к границе Степи. Потом возвращайтесь и ждите меня здесь. Когда вернусь, не знаю, может сегодня к исходу дня, а может через несколько дней. Каракош, ты назначаешься десятником – старшим среди своих друзей. Всё. Тут же подозвали своих коней и начали их седлать. Десятник Каракош, самый приближённый к вождю, оседлал в первую очередь Кангара, ханского коня, и лишь затем взялся за своего. Закончив, повскакивали в сёдла, готовые к дальней дороге. Алтузак-хан оглядел своих воинов, попрощался взмахом руки, и двинул Кангара на восток, вниз по течению Мелеуза. Белес отправился с ним. Каракош обратился к своим воинам, волею самого хана подчинённых ему: - Путь предстоит дальний: Сухайла далеко, а Ашкадар ещё дальше, поэтому, если подниматься ещё и по Мелеузу, то это большой крюк и к вечеру можно не успеть вернуться, и что тогда подумает о нас наш хан? Значит так: двое едут по Мелеузу к Ванах-тархану, а остальные сразу на запад, к Сухайле и Ашкадару. По Мелеузу поедут… - Я и Тигой! – вскрикнул Баламир. – Разреши нам, брат. - Хорошо, поезжайте вы. Остальные за мной, - скомандовал десятник Каракош и пустил коня вскачь к поднимающимся на западе холмам. Баламир воспрял духом: сбывается его стремление, ночью казавшееся таким далёким и несбыточным – он посетит кочевье Ванах-тархана и, возможно, увидит там ту девушку, а может быть, даже узнает её имя. А вдруг ему повезёт, и он сумеет даже поговорить с ней – разве это так уж невозможно? - Вперёд, Тигой, поехали! И они поехали вверх по реке. На западе виднелись причудливой формы, очень красивые холмы, пестрящие всеми красками в сиянии наступающего утра; ещё дальше, к юго-западу, возвышалась невысокая лесистая гряда, именуемая горами шотигесов; а слева, далеко на востоке, за Агиделью, узнаваемой по протянувшемуся вдоль её русла туману, вздымались зелёные от густых лесов горы, замыкаемые с юга вершиной Кунгак-тау. Когда солнце поднялось уже над горами, Баламир и Тигой увидели впереди огромную отару овец. Пастухов пока не видно, но они обязательно должны быть где-то рядом – у них можно узнать, где искать стан главы рода. Заставив коней гнать во весь опор, двое братьев устремились к отаре. А вон и пастух, на склоне холма. Это оказался мальчик, лет десяти, на рыжей кобыле. Одет он был в рваные обноски, явно с чужого плеча. Наверное, из булгар. - Эй, малай! – крикнул ему повелительно Тигой, когда они с Баламиром подъехали к холму. – Давай сюда! Тот, увидев двоих вооружённых всадников, тотчас же поспешил выполнить приказание. Когда он, торопливо погоняя ударами хлыста старую ленивую клячу, кое-как спустился с холма, Баламир спросил его: - Ты кто такой, малай? Чьих овец пасёшь? - Я из кочевья Ванах-тархана. А отара это – Гирес-батыра, брата тархана. - Где стан Ванах-тархана? В какой стороне? - Вон туда, - указал пастушок рукой на юг, вверх по течению реки. – На ту гору. Вода обегает его и в дырах там живут ласточки, как у нас на Идели. Вам надо подняться наверх и посмотреть налево, в те луга. Увидите стан, его оттуда хорошо видно. - Это значит, он на том берегу? - Да. Сперва поднимайтесь наверх. Там будете знать, куда ехать. А переправитесь потом, когда посмотрите сверху. - Ну ладно, малай, спасибо тебе. Хочешь мяса? – вдруг предложил Баламир. - Нет, я зайца поймал. И рыбы много. Только она маленькая. У нас на Идели была большая, как эти овцы. А здесь мелкая, хотите попробовать? - Ух, ты, - удивился неожиданному предложению Баламир. – У нас времени нет, в другой раз попробуем. Ты хороший охотник, малай – вырастешь, станешь воином. Тебя как зовут? - Кусюк. Но дома меня звали Газизом. - Ладно, прощай Газиз. Двое всадников уже скрылись в зарослях, двигаясь в направлении указанного им холма, когда Газиз услышал оклик: - Кусюк, как дела? Это была внучка тархана, та самая девушка, которая была вчера с ним и с Чегет-батыром в лагере хана, и которую надеялся встретить Баламир. Девушка выехала из распадка меж двух холмов. Там, вдали, у Оленьего леса, стояли юрты семьи Чегет-батыра, и вчера, после посещения лагеря хана, Ванах-тархан со своей внучкой поехали ночевать к нему. А сейчас она возвращалась домой – одна, без деда, который ещё остался у своего старого друга. - Хозяйка, там два воина проехали. - Что за воины, Кусюк? Из наших? - Нет, но тоже башняки. Похожи на настоящих воинов, только доспехов нет, и мечей тоже. Но дубины имеют и луки огромные. Ищут кочевья твоего деда. Вон они, хозяйка, на гору поднялись. Девушка посмотрела на вершину холма и увидела там двоих всадников. Она поняла, что это двое из тех, что вчера прибыли с ханом. Ясно, что они не просто так ищут кочевье тархана – у них какое-то поручение. Но тархана нет в кочевье и их надо отвести к нему. - Ты разговаривал с ними, Кусюк? - Да. И хотел угостить их рыбой. Я наловил на рассвете. - Это воины самого хана, Кусюк. Ты разговаривал с ними и для тебя это хороший знак. - Правда, хозяйка? Один их них сказал, что когда я вырасту, то тоже стану воином. - Станешь, Кусюк, обязательно. После этих слов внучка тархана двинула свою пегую кобылу к реке, чтобы переправившись через неё, оказаться на пути этих ханских воинов. Баламир и Тигой, в это время, уже разглядели с вершины холма, огибаемого Мелеузом, стан Тархана, главы рода Красной Волчицы. Это было кочевье из десятка юрт, расположенное на берегу небольшого озера, окружённого ивами и тополями. Огромное стадо коров двигалось куда-то на дальние выпасы, а вон другое, и ещё одно показались за небольшим лесом. Отары овец, которых невозможно сосчитать, виднеются то тут, то там. И табуны лошадей, вид которых радует глаз, во множестве пасутся по бескрайним зелёным лугам. Стан-то, оказывается, совсем рядом: - они будут там очень скоро. Заметив направление пути, по которому следует двигаться, братья спустились с вершины холма и пустили своих коней в воду реки, пересекающей им путь. Выбрались на противоположный, каменистый и песчаный, берег и двинулись дальше, объезжая многочисленные заросли кустарника и участки леса. Вдруг они услышали, за группой деревьев, топот копыт несущегося галопом коня. Вот уже и всадника видно в просветах между деревьями – он движется к ним. Братья остановились в ожидании. У Баламира ёкнуло сердце – это же та пегая кобыла! Неужели это она, та прекрасная девушка, чьи сияющие глаза он видел всю ночь в сверкании звёзд небесных, и чей шёпот слышал в журчании ласковом реки? Пегая кобыла выскочила на поляну, где стояли братья, и девушка, натянув поводья, остановила её резко, заставив взвиться на дыбы. Баламир обомлел – что-то случилось с ним, и непонятный жар охватил его тело, заставив оцепенеть. - Я слышала, вы ищете нашего тархана? Баламир молчит, дара речи лишённый, да и всё тело как будто уже не его. - Да, мы ищем вашего тархана, - ответил Тигой. – По поручению хана. - В стане вы его не найдёте – его там нет. - Где же его найти? – покосившись на странно молчавшего Баламира, спросил Тигой. Старшего его брата словно оглушило: он, похоже, даже шевельнуться не может. Ну и дела – что это с ним такое? - У Оленьего леса, в кочевье Чегет-агая – это в другую сторону. А зачем он вам? – поинтересовалась девушка. Тигой ничего не сказал, справедливо полагая, что на такой вопрос должен отвечать сам Баламир, как старший. - Эй, что с ним? – глядя на старшего из братьев, с весёлым смехом спросила девчонка, – тот и вправду выглядел смешным со своим покрасневшим лицом. Но она быстро всё поняла и, сама уже охваченная смущением, стала рассматривать его с интересом. Затем, спохватившись, что внимание её излишне повышенное, опустила глаза и сказала: - Я догнала вас, чтобы проводить туда. Пастушок мне рассказал о вас. Поедемте со мной. Лишь когда они направили коней обратно, к реке, Баламир, наконец, пришёл в себя. Стряхнув оцепенение, он обрёл дар речи. - Мы ищем тархана по поручению нашего предводителя, Алтузак-хана. Мы его воины и меня зовут Баламир, а это мой младший брат Тигой, мы – сыновья Тигоя и род наш владеет полями Куганака. А тебя как зовут, красавица? – спросил Баламир и незаметно сделал знак рукой братишке, чтобы тот отстал. - Ишь ты, быстрый какой – имя ему скажи. А только что и слова вымолвить не мог, наверное, ханские заботы вскружили голову, да, бесстрашный батыр? – засмеялась девушка. Осмелевший егет заговорил откровенно: - Голову мне вскружила твоя красота. Я и не знал, что бывают такие прекрасные девушки, что смогут вскружить мне голову. Девушка, смутившись, опустила голову и искоса поглядела вбок, на своего спутника. А он хорош собой: крепкий и высокого роста, лицо гордое и волевое, как у настоящего воина, а серые глаза сияют добротой и, в то же время, внутренней силой – такие глаза привлекают людей. Девушка поняла, что он нравится ей – но не может же она признаться в этом. Правильнее будет пока посмеяться над ним. - А вы и вправду воины? Скольких врагов ты сразил, батыр? И где твои меч и копьё? Или ты поражаешь их этой самодельной дубиной? - Только вчера хан назвал нас воинами. И я ещё не встречался с врагом в открытом поле. Но будь уверена: когда это произойдёт, у меня будут и его конь, и его оружие, и его доспехи. Его лук я подарю тебе, твой-то ведь не настоящий, – сказал Баламир, имея в виду её облегчённый и укороченный, можно сказать детский, вариант башнякского лука. – Его амулеты я подарю твоей матери, чтобы она знала, что я сильный воин и что она может отдать за меня свою дочь, которую зовут… Как тебя зовут? - Слишком ты быстрый, - не поддалась на уловку девушка, - ты сперва победи врага. - Думаешь не смогу? Или испугаюсь? Когда подъехали к реке, девушка разогнала свою пегую кобылу и устремилась на ней в воду реки, подняв фонтаны брызг. Егет на своём коне бросился следом. В три-четыре прыжка преодолев поток, они понеслись в луга. Тигой держался на почтительном расстоянии от них, повинуясь указанию брата. Как же невыразимо прекрасно это ощущение – нестись верхом на быстроногом коне по бескрайней степи, подставляя лицо восхитительному, захватывающему дух, напору вольного ветра, наполненному запахами душистых степных трав. Баламира, так же, как и девушку, и так переполнял душевный подъём, вызванный новым для них обоих чувством, таким приятным и чудесным, будоражащим душу, и заставляющим совсем по-другому смотреть на всё. Как всё красиво вокруг, почему же раньше это было не так заметно? Оказавшись на вершине одного из холмов, девушка вдруг остановила свою лошадь. Баламир был рядом с ней, а Тигой остался внизу, позади них. - Значит, говоришь, у меня лук не настоящий, да? – припомнила ранее высказанное девушка. Она указала на соседний холм, где стояло высохшее дерево, украшенное развевающимися на ветру разноцветными лентами. – Попадёшь в то дерево? - Это же дерево духов, - воспротивился Баламир. – Нельзя стрелять в него! - Это моё дерево духов, и это я украсила его. Смотри: сейчас и моя стрела украсит его. Расстояние до дерева неблизкое и попасть в него – непростая задача. Девушка достала лук, вынула из колчана стрелу и, ловким и предельно грациозным движением, заставившим сердце егета замереть, натянула тетиву, развернувшись вполоборота на своей лошади. Её сияющие карие глаза сузились как у львицы, почуявшей добычу, неотвратимо и окончательно соединяя, готовую к полёту стрелу и дерево на соседнем холме, невидимой линией своего неподвижного, сверкающего сталью взгляда. Разворот вбок и лёгкий наклон назад идеально подчёркивают прекрасную осанку, а вытянутый назад локоть правой руки, натягивающей тетиву, и выставленная вперёд левая, держащая изогнувшийся дугою лук, дополняют этот бесконечно восхитительный образ настоящей гордой воительницы, хозяйки и повелительницы древней Степи. Коричневые прямые волосы, ниспадающие из-под горностаевой шапки, колышутся на ветру, и по их движению девушка определяет силу и направление ветра, повлияющего на полёт стрелы. Лошадь застыла под хозяйкой, чувствуя её безупречную собранность, предшествующую выстрелу. Пальцы девушки разжались – слух пронзил перелив серебряный, в дрожи тетивы звенящей – и стрела умчалась, просвистев, к цели. Бесконечно долгий миг, затем глухой стук – это стрела вонзилась в сухое дерево, прямо в цель. - Это моё дерево, Баламир. И я разрешаю тебе украсить его своей стрелой. Попадёшь рядом с моей – может быть, скажу своё имя. - А ты хорошо стреляешь. И лук у тебя отличный, хотя и выглядит таким маленьким. - Его сделал сам старый Турля. Ну что, сможешь попасть в дерево? Баламир достал свой лук, вложил стрелу и натянул волосяную тетиву. А ведь далеко, да и ветер – можно и не попасть. Он тогда сгорит со стыда. Нет, нельзя промахнуться – надо собраться и настроиться. Прикинув силу ветра, Баламир приготовился. Стрела остра, рука крепка, послушна пальцам тетива. Зорки глаза, и цель ясна, и верно будет сражена. Наполнив сердце древним заклинанием, Баламир, стрелок меткий, тщательно прицелился и выпустил стрелу. Она попала в цель, правда не очень близко к предыдущей. - Теперь ты назовёшь своё имя, красавица, - обрадовался егет. - Я же сказала, если попадёшь рядом с моей, а твоя где? Совсем в стороне. - Нет, не надо отговариваться, ты обещала. - Ну всё, хватит, стрелок. Посмотри вон туда, видишь вдали лес? - Да. - Это Олений лес, подъезжайте к нему с юга – там юрты Чегет-агая. А мне пора домой возвращаться, дальше я с вами не поеду, - сказала девушка и развернула свою лошадь. - Постой, - расстроился Баламир и, догнав девушку, остановил её лошадь, ухватив за повод. – Не уезжай, прошу тебя, - взял девушку за ладонь. Та не одёрнула свою руку. - Мне действительно пора, Баламир, - сказала она и другую свою руку положила поверх его пальцев. – Может быть, ещё свидимся. - Обязательно свидимся. Я же знаю, в каком кочевье ты живёшь. - Будет надо, найдёшь Кусюка, пастушка того. -Зачем? - Вот глупый, через него и меня найдёшь. Не будешь же в стане меня искать. Ну, всё, прощай Баламир. Я уезжаю. - Прощай, красавица. - Меня зовут Айхылу… И Айхылу поехала вниз с холма. Проезжая мимо поднимающегося Тигоя, улыбнулась: «Прощай, Тигой», - и поскакала во весь опор к реке. Баламир, окрылённый, восхищённо смотрел вслед прекрасной Айхылу… Небо всё больше хмурилось – становилось пасмурно… А потом они побывали в кочевье Чегет-батыра. Повидали тархана. Передали ему поручение хана отправить дозоры к южным рубежам… Вернувшись к месту сбора, где велел ждать Алтузак-хан, они стали ждать. Никого не было целый день. До самого вечера Баламир порывался отправиться к пастушку Газизу – душа его стремилась к Айхылу, но он не может ослушаться твёрдого наказа хана ждать его здесь. В первую очередь он воин – всё остальное потом – и чувство долга не позволит ему покинуть это место. Так что, он дожжен отринуть все чувства и ждать, сколько бы ни понадобилось. Интересно, думает ли о нём Айхылу? Конечно думает: он ей тоже нравится – Баламир, хоть и совершенно неискушённый в таких делах, чувствовал это. Она же смотрела на него и её сияющие, как звёзды, карие глаза сказали ему об этом. В конце дня, когда начался дождь, вернулись трое братьев: Бурибай, Туктамас и Аюхан. У Сухайлы, оказывается, они разделились – Каракош с Гиларом поехали дальше, к верховьям Ашкадара, а трое вышеназванных братьев стали искать кочевье главы сухайлинского рода. И лишь перед самым заходом солнца, когда уже отгремела гроза, вернулись Каракош с Гиларом. Итак, поручение хана выполнено: тарханы трёх южных родов получили указания, воины, во главе с Каракошем-десятником, ждут своего вождя в установленном месте, на берегу Мелеуза…
Алтузак-хан и Белес, двигаясь вниз по Мелеузу, добрались до широкой Агидели. На том берегу темнел густой лес. Чтобы добраться до Кунгак-тау, надо переправиться через эту широкую реку, и хан и его молодой воин поехали вниз по течению реки к месту, где можно было бы перейти её вброд. Такое место нашлось быстро – это была порожистая отмель с бурлящими, но не глубокими потоками, – и всадники перебрались на другой берег. Здесь были уже владения бурджан, древнего народа, с которыми у балабашняков были дружественные отношения. Теперь перед ними открылся прямой путь к Кунгак-тау. Осталось только подняться на безлесную возвышенность, тянувшуюся с севера и ведущую, всё поднимаясь и поднимаясь, к самой горе. Небо, в отличие от вчерашнего, постепенно хмурилось, наполняясь серыми облаками. К вечеру могла начаться гроза, но не раньше. Пологий гребень, ведущий к вершине горы, был безлесным поначалу. Но далее, впереди, где и начиналась сама Кунгак-тау, был уже настоящий густой лес. Подъехав к границе леса, стеной стоящего перед ними, Алтузак-хан и его спутник увидели, выложенную кем-то в незапамятные времена, невысокую пирамиду из камней. Это было древнее святилище, предназначенное для умиротворения духов. Кем и когда оно было построено? Возможно, то были древние люди, живущие ещё лишь дарами природы, но уже отчётливо сознающие, что её духи властны над всем их существованием. Ведь говорится в преданиях шаманов, что первые неспящие, положившие начало возникновению тайных братств Хранителей, жили ещё в те давние, сокрытые мраком времена, когда у человека не было коня и лука и людьми ещё не правили ханы. В таких вот местах, наверное, те люди разговаривали с духами, прося у них удачи на охоте или в войне, или исцеления от болезней, – и обозначали эти места такими сооружениями. И каждый путник, пересекающий эту границу, оставлял здесь, на этом магическом месте, какое-нибудь подношение для духов горы. Это было священным действом, поддерживающим равновесие: человек благодарил окружающий мир, почитая его этим жестом, исполненном глубочайшего смысла и тончайшего волшебства. Алтузак-хан и Белес соскочили с лошадей, и подошли к пирамиде. Здесь давно никого не было: не видно следов человека, не считая самого сооружения. В лесу вовсю щебетали птицы; под высоченной ветвистой сосной, в переплетении её выпирающих из земли корней, копошилась маленькая черепаха; а далее, в тени леса, люди увидели олениху и её детёныша, жёлтым пятном маячившего в зарослях кустарника. Камни пирамиды зеленели пятнами мха. Алтузак-хан снял с шеи серебряную цепь с серебряным же украшением, в виде изображения медведя, склонившего голову к передним лапам, и поднял её, зажав в правой руке, над головой, словно показывая всему миру. - Я Алтузак, хан народа балабашняков. Вступаю в этот лес, на эту священную гору и прошу вас принять этот дар в знак моего преклонения. От чистого сердца я предлагаю этот дар – примите его. И у границы густого леса, покрывающего Кунгак-тау, хан, предводитель степного народа, что из века в век кочевал внизу, на равнинах, почтительно, обеими руками, положил серебряное украшение на один из камней древнего святилища. Белес же, достал из колчана несколько стрел, поднял их на раскрытых ладонях кверху, в жесте предложения, и молча, но благоговейно, положил их на камни пирамиды. Исполнив этот древний священный ритуал, хан и его воин, сев на своих коней, продолжили путь к вершине. Теперь они двигались уже через сплошной лес. Алтузак, как и все башняки, никогда не бывал на этой горе, хотя много раз видел её из степи. Долгий подъём сквозь густой лес давался им с трудом: лошади устали и с неохотой передвигали натруженные ноги. Но вот подъём закончился, хотя это ещё и не конец пути. Они продолжали двигаться вперёд, к оконечности вытянутой в длину горы, где, как Алтузаку привиделось в его сне, должна быть открытая площадка, открывающая вид на бескрайние просторы, уходящие к югу и западу. И в час, когда солнце, лишь изредка появляющееся из-за облаков, поднялось в высшую точку своего пути, путешественники добрались до своей цели. Всё было так, как в его сне. И та женщина… она сидела в том же положении, спиной к ним. Алтузак спешился и, велев Белесу оставаться на месте, пошёл вперёд. - Ты пришёл, хан башняков, - не оглядываясь, сказала женщина. – Я ждала тебя. - Да, я пришёл. - Иди сюда, сядь рядом. Алтузак подошёл и сел возле женщины, сбоку от неё. Этой женщине, со смуглым и обветренным лицом, и чёрными, без единой седины, волосами, достающими до пояса, в равной степени могло быть как тридцать, так и шестьдесят лет. Пронзительный, но абсолютно спокойный взгляд её чёрных глаз таил в себе необычайную силу и, вместе с тем, неземную отрешённость, – и он проникал, как показалось Алтузаку, в самое сердце. - Я звала тебя, хан. Она говорила на языке его народа: – чисто и правильно, словно это её родной язык. А может, так оно и есть? - Слушай меня, хан башняков. Мой имя для людей – Басаат и я – дочь Агидели. Моё место не здесь – оно внизу, у реки. Но некоторые события привели меня – так же, как и мой зов тебя – на эту вершину. Хранитель горы сейчас где-то на восточном склоне, – он предоставил это место в наше с тобой распоряжение, и у нас есть время, чтобы ты выслушал меня. Так слушай же: - Началось всё два года назад в заоблачной, высшей сфере круговорота вечности. Хумай, дочь Солнца и небесного царя Самрау, упросила того отпустить её на землю. Её отец, Самрау, любит своих дочерей, и он отдал Хумай на двенадцать лет долину Агидели со всеми её притоками. И она спустилась на эту землю, и её волшебный свет пронизал эту страну, и для реки это – высшее благодеяние. Два года уже здесь всё расцветает красотой и благодатью и ты, хан, конечно же, заметил это. - Да. И я видел её во сне, золотую птицу. - Это один из её обликов. Но, если бы ты увидел её в облике прекрасной девушки, то это было бы настоящей, сказочной удачей для тебя и ты, хан, до конца своих дней был бы одарён способностью видеть перед собой путь счастья. Но образ птицы и её пение – это тоже очень хороший знак, не каждому доступный. - Разве не ты, Мать Басаат, явила мне тот сон? - Нет, конечно. Я лишь привела тебя сюда, на вершину Кунгак-тау. Слушай дальше, хан: - Хумай – существо мира, добра и счастья. Она не может быть там, где идёт война и льётся кровь. На юге, в Большой Степи, уже много лет полыхает война, и она вот-вот может хлынуть сюда, и тогда Хумай навсегда оставит эту землю. И вся краса, расцветшая её сиянием, будет уничтожена и выжжена войной. Тэнгри, наделяющий жизнью, слышит песнь дочери Солнца и Самрау, небесного владыки и, чтобы Хумай могла остаться здесь, даёт нам возможность уберечь эту страну от войны, являя знаки. - Нам грозит война, Мать Басаат? - Да. Разве этим летом ты не видел по ночам особенно много зарниц на юге? И ни разу тучам не удалось скрыть нас от кровавого сияния Аташ-Бахрама, звезды бога войны. В день солнцестояния стая журавлей пролетела с юга на север, крича пронзительно, словно они спасались от гибели. А полная луна в ту ночь была красной, как свежая кровь. Было ещё много знаков – это сам Тэнгри разговаривает с нами, мы лишь должны видеть всё. И это он, когда я стояла в потоке своей реки, сказал мне, что я должна подняться сюда, на эту вершину, и привести тебя. Здесь он скажет нам. А теперь, башняк, мы будем сидеть с тобой и ждать. И не говори ни слова – всё, слова больше не нужны… Белес, привязав лошадей к деревьям, остался возле них и теперь сидел на траве, разглядывая всё вокруг. Он ни слова не слышал из разговора хана и той женщины, но знал, что всё это очень важно. Похоже, что они долго пробудут здесь. Басаат, Хранительница Агидели и Алтузак, хан балабашняков, сидели, глядя на раскинувшиеся внизу бескрайние просторы. Прошло много времени: трудно сказать, сколько – солнца не было видно. Сперва было неудобно сидеть в одной позе, но постепенно Алтузаком овладели покой и странная отрешённость, и прилив сил, наполняющих его с каждым вдохом. Хмурое небо сливалось с равниной и с горами рваными клочьями, свисающими от облаков, и всё это создавало волшебный, совершенно неземной вид, заставивший Алтузака забыть о времени. Вот вдали сверкнули, подряд друг за другом, три молнии, с каждой новой вспышкой всё ближе и ближе; и вслед – раскаты грома, оглушившие Алтузака. Дрожь охватила всё его тело. Застывшие глаза смотрели вдаль – не на равнины и не на рваные облака, а дальше – дальше всего, что может быть увидено. Всё вокруг закружилось в вихре, и затанцевало – в спокойном и всеохватывающем, рождённом единением земли и неба, древнем, изначальном ритме самой жизни… Прошла целая вечность… Вдруг синяя, пульсирующая точка проступила в смешении цветов и образов, и приковала внимание Алтузака. А затем словно пелена спала с его глаз, и он отчётливо увидел, что точка эта – развевающееся синее нечто, дрожащее на чём-то вроде шеста. Всё это проступало всё яснее, и вскоре Алтузак увидел чёткую картину: конский хвост! Он развевается на древке семихвостого знамени кипчаков! Картина расширялась, дополняясь новыми деталями. Войско кипчаков несётся прямо сюда, к этой горе, и впереди знаменосец с семихвостым, развевающимся знаменем с синим хвостом на конце древка. Орда несётся лавиной, ощетинившейся сверкающими копьями и заполняет собой всё… И вдруг они остановились, как будто наткнувшись на преграду. Прямо на их пути стоит одинокий всадник. И в руке его – пятихвостое знамя месегутов. Его конь вздымается на дыбы, всадник поднимает своё знамя высоко, насколько возможно, над головой. И войско кипчаков рассеивается, как дым. Постепенно исчезает и одинокий всадник, и лишь знамя месегутов – пятихвостое, красного цвета – остаётся перед глазами Алтузака. Оно поднимается выше и всё увеличивается в размерах. И вдруг Алтузак понимает, что облака и солнечный свет создали причудливую картину в небе: – знамя красного цвета и с пятью хвостами. Вот они, облака, и вот равнины и горы. И красное, пятихвостое знамя, созданное облаками и игрой света заходящего солнца в них – вот оно, прямо в небе перед ним. Алтузак встряхнул голову, приходя в себя. - Это знамя месегутов, - сказал он. - Продолжай смотреть, башняк. Облака уже изменились, и то место, где ими был создан образ знамени, уже зияло прорехами в полностью скрытом тучами небе. Из одной из этих прорех горящей струной изливался поток солнечного света, направленный в одну точку посреди равнины. - Оно там, - сказала Хранительница. - Знамя месегутов? – спросил Алтузак. - Нет, не знамя. Там человек, который нужен тебе, хан. Он, я думаю, из месегутов. Ты должен найти его – небо прямо указало тебе на него своим светом. - А знамя, о чём оно говорило? - Ты узнаешь об этом, хан. Теперь всё, поезжай. И, когда Алтузак-хан и Белес спустились с горы Кунгак-тау, началась гроза. Наступила ночь…
Вечерняя гроза насквозь промочила воинов десятника Каракоша и огромный костёр, разведённый ими, полыхал всю ночь. Лишь урывками удалось поспать продрогшим егетам – они прижимались к огню, в поисках места посуше, и старались в то же время не обгореть. Какой уж тут сон? Аюхан, назначенный сторожевым, всю ночь поддерживал жаркий огонь, стараясь прогреть и просушить как можно больше пространства. Он же и смотрел, чтобы кто-нибудь, из особо уставших друзей, не обжёгся у слишком близкого огня. Когда посветлело, все быстро поднялись – негоже, если хан, когда прибудет, застанет их спящими. Интересно, а как Алтузак-хан и Белес провели ночь? Тоже, наверное, не выспались, пытаясь прогреться и просушиться у костра, после вечерней грозы и сильнейшего ливня. Они, конечно, не знали, что хану и его сопровождающему повезло больше – те провели ночь в юрте бурджанских пастухов, на берегу Агидели, с величайшим почтением приютивших главу соседнего племени. В ожидании дальнейших событий время тянулось медленно. Аюхан дремал после бессонной ночи, сидя у костра и свесив голову на руки, сложенные на коленях; Каракош с Гиларом поднялись на расположенный рядом пригорок и изучали окружающую обстановку; Бурибай с Туктамасом наготовили из ветвей острог и, привлекши Баламира с Тигоем, ловили рыбу в мутной после ливня реке. Хороший получился улов у опытных рыбаков Бурибая и Туктамаса (Баламир и Тигой скорее мешали) – неплохая прибавка к завтраку из сушёного мяса и сухого творога. Запеченная на углях рыба, завёрнутая предварительно в зелёные листья – отличное лакомство и позавтракали все с удовольствием. Свежую рыбу оставили и для Алтузак-хана с Белесом, чтобы, как только они появятся, моментально запечь её – дело быстрое и не занимающее много времени… Сегодня должно быть солнечно и жарко – небо чистое и ясное, без единого облачка. С началом дня прибыли Алтузак-хан и Белес. Не отказавшись от предложенного угощения, вдвоём сели есть. Алтузак-хан не удержался от похвалы: - Хорошая рыба. И приготовлена вкусно. Бурибай, твоя и твоих братьев работа? - Наша, Алтузак-хан. Мы с детства приучены рыбу ловить. - Да, я это знаю. Каракош? - Твоё поручение выполнено, Алтузак-хан, - тут же откликнулся тот. – Я и Гилар побывали у истока Ашкадара – Юлбарис-тархан получил твоё указание. Доген-тархану, на Сухайле, передали повеление Бурибай, Аюхан и Туктамас. А Баламир и Тигой, с твоим поручением, побывали у Ванах-тархана. Все тарханы сегодня же утром отправляют дозоры. Мы же, вчера, до наступления ночи все были здесь. Мы готовы, Алтузак-хан, и ждём твоих указаний. Алтузак-хан обратился к Баламиру с какой-то загадочной улыбкой: - А ты шустрый егет. Сам вызвался, конечно? – заметив смущение и удивление юноши, Алтузак-хан продолжал: - Ты, я вижу, повидался с ней. Узнал её имя? - Да. - Ну? Никто из присутствующих, кроме Тигоя и самих разговаривающих, ничего не понимали. Баламир решительно взглянул в глаза хана, которому не каждый решится возразить прямо в глаза, и ответил: - Прости, мой хан, но я не могу его назвать. - Я так и знал. Молодец Баламир, сын бесстрашного Тигоя. Вечером побывал там? - Нет. Я передал твоё указание тархану. А затем твоё повеление было ждать тебя здесь, и я не мог нарушить его, мой хан. Иначе я не был бы воином. Алтузак-хан поднялся на ноги. - Готовьте коней. Отправляемся к Ванах-тархану. Сборы егетов, жаждущих свершений отважных, были быстры. Поехали путём, которым вчера двигались Баламир и Тигой – вверх по Мелеузу. Мокрая, после вчерашнего дождя, трава сверкала бесчисленными бликами света в лучах восходящего солнца. Всё вокруг, умытое, сияло свежестью. Баламир заметил отару и подумал о Газизе, – и улыбнулся, вспомнив вчерашнее. А вон справа Олений лес, и надо сказать хану. - Послушай, мой хан. Вон Олений лес, а с южной его стороны – юрты Чегет-батыра. Вчера утром тархан был там, у него. А стан самого тархана дальше, к юго-востоку. - Они неразлучны, эти старые друзья, - заметил Алтузак-хан. – Мы едем в стан тархана и если он у Чегет-батыра – его надо вызвать. Каракош. Тот быстро скомандовал своему младшему брату: - Тигой! – и указал наконечником пики на Олений лес. Тот тут же пустил своего коня в быстрый галоп – уносясь в направлении, указанном десятником, к стану Чегет-батыра. Остальные продолжали двигаться шагом – на юго-восток, к главному кочевью рода Красной Волчицы, тарханом которого был старый Ванах. Алтузак-хан размышлял о знаке, указавшем ему вчера на кого-то в степи. Человек тот, если двигается на север, непременно должен пересечь эту местность. И он, скорее всего, выйдет на реку Мелеуз, и будет спускаться по ней. В таком случае, дозоры, отправленные сегодня Ванах-тарханом, обязательно должны будут его перехватить. Но он, как Алтузак видел вчера с вершины Кунгак-тау, должен быть ещё далеко. Его раздумья прервали обращённые к нему слова нетерпеливого Баламира: - Алтузак-хан, вон там кочевье тархана, прямо на линии, указывающей на южный конец Кунгак-тау – ехать всё время прямо. - Да, Баламир, я знаю, где его кочевье. Знакомый пастух? - Алтузак-хан посмотрел направо, где, возле своей отары, стоял Газиз, замеченный Баламиром уже давно. - До стана ещё далеко и поэтому время есть, можешь съездить к нему. Но в стан ты должен въехать вместе с нами. Иначе проявишь к ним неуважение, показывая, что разъезжаешь здесь один, как по своим владениям. Всё. - Да, мой хан, - сказал Баламир и понёсся к Газизу, в который раз подивившись сообразительности хана, замечающего и понимающего всё. Каракош с неудовольствием посмотрел на своего брата – слишком много стал себе позволять. Баламир и сам понимал это и, когда увидел вдали Газиза, долго мучился, сдерживая порыв и не решаясь обратиться к хану, но всё-таки, не удержался – ведь Газиз, связывающий его с Айхылу, так близко и от него можно что-нибудь узнать об Айхылу. Газиз стоял и с удивлением рассматривал незнакомое войско, проезжающее мимо. Хотел было спрятаться, но узнал Баламира, скачущего к нему и обрадовался: – знакомый воин, почти друг. Вот он уже подъехал и остановился перед ним. - Здравствуй, Газиз-туган. Как дела? - Хорошо. А у тебя? Прости, я не знаю твоего имени. - Баламир моё имя. Как ночью, промок? - Нет, Баламир-агай, у меня шалаш вон там. - Этот хорошо. Ты знаешь Айхылу? - Конечно знаю, Баламир-агай. Хозяйка сказала, что ты приедешь ко мне. И она сказала, чтобы ты, Баламир-агай, развёл огонь. Там, на той горе, где живут ласточки в дырах, помнишь? И она приедет туда, Баламир-агай. Я и дрова там сложил. Только они сырые сейчас – дождь ведь лил. Будешь зажигать огонь? - Нет, у меня времени сейчас мало. Зайца сегодня не ловил? - Нет, Баламир-агай. Я замёрз ночью, а огня у меня нет. Баламир достал из своих запасов вяленое мясо, сухой творог и небольшую лепёшку. - Давай свою шапку, туган. Положив часть своих запасов в шапку мальчишке, Баламир отдал её ему и спросил: - А где сейчас твоя хозяйка? - Не знаю, Баламир-агай. Наверное, в кочевье тархана, ведь она его внучка. А вчера она целый день, прямо до темноты, по этим полям ездила. Я знаю, что она тебя ждала, Баламир-агай. - Она так говорила? - Нет, что ты. Разве девушка может сказать такое. Я сам понял это. - Ну ладно, Газиз, мне пора ехать. Ты продолжай охотиться, хорошо? Я тебе лук и стрелы подарю. А когда ты вырастешь, я буду уже батыром и возьму тебя к себе. Ты понял? - Да, Баламир-агай, я понял. Ты добрый. И хозяйка тоже добрая и очень хорошая – она всегда мне гостинцы привозит. - Всё, я поехал. Прощай, Газиз… Баламир уехал и, через некоторое время, догнал своих и присоединился к ним. Когда переправились через Мелеуз, Аюхан вдруг подал голос: - Тигой догоняет! Тигой быстро догнал их и, подъехав на своей взмыленной от быстрой скачки лошади, доложил хану: - Ванах-тархан в своём стане, мой хан. И Чегет-батыр тоже с ним. А их дозоры ещё на рассвете ушли на юг. - Хорошо. Дозоры у Ванах-тархана были отличные. Всё-таки его род, обитающий на южных рубежах, постоянно под угрозой нападения из Степи и они всегда наготове. Наконец-то показался стан тархана. Хорошее место он выбрал на это лето: на берегу красивого озера, на западе Мелеуз, на востоке Агидель – луга здесь богатые и привольные. Люди уже заметили их – хана и его воинов – приближающихся к стану. Всё кочевье понимало, что происходит что-то важное, ведь сам хан, глава племени, усиливает дозоры и лично прибыл в эти края. Ему что-то известно и он готовится. К войне? Два года уже не было серьёзных стычек с врагом, даже гузские разбойники не появляются в этих края, и род Ванаха, наконец, воспрял, облегчённо вздохнув после многолетних, непрекращающихся схваток, так сильно обескровивших их… Люди выходят встречать хана, и он с достоинством принимает знаки уважения и почтения. Воины его – совсем юноши, вчерашние мальчишки – осознают всю важность своего положения. Они приосанились, стараясь придать себе, вид опытных воинов – подтянулись, чтобы выглядеть выше и внушительней, лица их строги и невозмутимы, каждое движение и жест строго выверены. Народ по-настоящему уважает своего хана – за его мудрость (несмотря на молодость) и осмотрительность в поступках, и за силу и решительную твёрдость, проявленную с ранней молодости в сражениях, прославивших его. Слышатся выкрикивания: «Приветствуем тебя, славный хан!», «Долгих тебе лет!», «Пусть враги боятся тебя, наш хан!», «Пусть род твой, гордость башняков, живёт и процветает!». Вперёд вышел глава рода, старый Ванах-тархан. - Мы рады тебя видеть, и приветствуем тебя в наших шатрах, великий хан. Подошла и его старшая жена, старая Гасим-аби, с чашей пенистого кумыса, чтобы, по обычаю, угостить столь важного и значительного гостя прямо с дороги, пока он не слез с коня. - Пусть утолит твою жажду и освежит тебя это питьё из моих рук, чтобы окончание каждой твоей дороги было таким же лёгким и приятным, как этот напиток. Это сказано искренне и пусть будет так, наш славный хан. - Благодарю тебя, Гасим-аби, - сказал Алтузак-хан, принимая чашу из её добрых и заботливых рук. Выпив её до дна, он, возвращая чашу, поблагодарил: - Я благодарен тебе и всему твоему роду, старая мать, за столь тёплый приём и за твоё пожелание. Долгих лет тебе, Гасим-аби, и пусть многие еще испытают твою заботу и сохранят память о твоей доброте в своих сердцах. - Красиво сказано, хан, - похвалила она. - Слезай с коня, воспользуйся гостеприимством моих детей, потомков Красной Волчицы. Другие женщины, среди которых были и молодые девушки, принялись угощать кумысом воинов, сопровождавших хана, подавая его им, ещё не слезшим с сёдел, с различными добрыми пожеланиями: «Пусть он придаст тебе силу батыра», «Пусть хвори не коснуться тебя, воин», «Будь сильным и бесстрашным, на горе врагам»… Сердце Баламира запело от радости, когда он увидел, что приветливо улыбающаяся Айхылу успела подойти к нему первой. И с довольной улыбкой, светящейся в её лучистых глазах, протянула ему чашу кумыса. - Пусть его вкус освежит твоё тело, а пожелание, с которым я даю его, пусть сделает счастливым твоё сердце. - Она сказала всё это тихо, почти шёпотом – ведь слова эти были только для него. Он с наслаждением выпил прохладный кумыс. И не сам напиток был ему приятен, а то, что его подала ему прекрасная Айхылу. - Благодарю тебя, красавица. Я очень рад слышать такое пожелание из твоих уст. Ты – самая красивая девушка не только своего рода, но и среди всех башняков. Я счастлив, что встретил тебя, моя Айхылу. - Все эти слова были произнесены им тоже очень тихо, особенно последние два. Это только для неё. Позже, когда кони были рассёдланы и отпущены под присмотр табунщиков, Алтузак-хан был проведён в главный шатёр, а его воины сидели на площадке возле него и принимали угощение, предложенное им гостеприимными хозяевами. Баламир всё искал глазами свою Айхылу, но её нигде не было видно. Женщины подносили свежеприготовленные кушанья из только что, специально для них, зарезанного барана и различные другие угощения, от которых юноши, насытившиеся сверх меры из-за неспособности противостоять уговорам хозяек, почти утратили способность передвигаться и лежали на войлочных и овчинных покрывалах, в блаженном бездействии. Баламир – один из всех товарищей сумел не наесться до отвала – душа его была полна и тело отказывалось наедаться. Гасим-аби, главная хозяйка, мать всего рода, видела, что егета этого интересуют не кушанья – он всё ищет глазами кого-то. Хозяйке нетрудно было догадаться, кого он так высматривает – ведь она уловила блеск его глаз, когда он принимал чашу кумыса из рук её любимой внучки Айхылу. И ведь она тоже… Непросто так она прячется, избегая встречи с этим юношей – боится, что не сможет утаить своих чувств… А ведь когда появляются посторонние юноши, девушки рода очень рады их видеть и стремятся к ним – это закон молодости и жизни – и начинаются смех, озорство, веселье. Никто не скрывает своего интереса к молодым егетам и не прячется, разве что самые робкие, из стеснительности. Вон, как девушки вьются вокруг этих, таких молодых, воинов. И всем весело – и егетам и девушкам, и все рады. Но бывает между девушкой и юношей – не в каждом роду и не в каждом поколении такое случается – что возникает, неизвестно из каких сфер пришедшая, высшая, доступная только сильным духом, неземная любовь, способная разорвать сердца влюблённых. О такой любви слагают прекрасные, волшебные сказки и поют песни, заставляющие души слушателей плакать. Айхылу прячется – она охвачена такой вот любовью к этому красивому юноше и пытается унять охвативший её сердце пожар. Она не может скрыть его и поэтому скрывается от всех, а главное – от него. Это вовсе не озорство и не смех, какое уж тут веселье? Эх, внученька… А в юрте Ванах-тархана старый глава рода угощал важного гостя. Но ещё перед началом трапезы, только войдя в шатёр тархана, Алтузак-хан первым делом, до того как принять угощение хозяев, обратился к тархану: - Многие люди, вчера вечером, промокли в степи под сильным дождём… - Да, хан, сильной была вчерашняя гроза, - согласился старик Ванах. Не о себе ли он говорит? Где он побывал вчера? Но об этом не спросить: - тархан знает, что Алтузак-хана к какому-то видению или пророчеству вели силы мира духов, а такие явления не всегда можно обсуждать. Судя по всему, он нашёл то, чего ждал и искал… - Я точно знаю об одном человеке, который вчера, во время грозы, был в степи. Он движется с юга в эту сторону. - Он один, ты сказал? - спросил Ванах. - Нет, тархан. Я точно знаю, что один человек есть, а есть ли с ним спутники, мне неизвестно. И он, тархан, не должен погибнуть, встретившись с твоими дозорными… - Тевкет, - обратился тархан к своему сыну, - ты всё понял? - Да, отец. Я всё сделаю. Тевкет вышел из юрты. С утра были отправлены два дозорных отряда: один в шотигесские горы на западе, другой на юг, на гору Аждаха-тау. С этих гор видна вся прилегающая к землям рода степь. Тевкет решил ехать к Аждаха-тау, а в горы шотигесов послать… Кого же послать туда? В это время он как раз подходил к своей юрте и увидел сына. - Кедрас, слушай меня. Скачи в горы шотигесов, к Беркею, и скажи ему, что тех, кого они обнаружат в степи, брать в плен и вести немедленно сюда. Так велел Алтузак-хан. Но всегда кто-то должен оставаться на страже и вести наблюдение. Ты всё понял, Кедрас? - Понял, отец. Брать живыми и вести сюда. Это повеление хана и его нужно передать Беркею. Наблюдение не прекращать. - Всё, скачи. Тевкет удовлетворённо смотрел, как его сын моментально оседлал и взнуздал коня и, вскочив на него, умчался в степь, на запад. Хорошие у него дети, и он радовался за них и гордился ими безмерно. Кедрас вырос и уже настоящий воин, защитник рода: вон какой он высокий и сильный. А его сестрёнка Айхылу – настоящая красавица и счастлив будет тот род, в который она войдёт невесткой. Она очень гордая и независимая, и прекрасная наездница – яркое украшение рода Красной Волчицы. К Гасим-аби уже наведываются из других родов, склоняя её отдать Айхылу за их егета, но, насколько Тевкет знал, его дочери пока никто не приглянулся. Но только вот второй день уже что-то не так с ней – ходит, о чём-то задумавшись, как будто не в себе, … Тевкет, обогнув озеро Балыклыкуль, на берегу которого расположено кочевье, галопом устремился на своём коне на юг. День сегодня был жарким. И, когда Тевкет добрался до горы Аждаха-тау, его конь был весь взмылен. Он с трудом поднялся на вершину – сказывалась усталость быстрой скачки. Предводитель дозорного отряда, молодой ещё воин по имени Гирей, обратился к нему: - Что случилось, Тевкет-агай? - Как в степи, спокойно? - Да, мы пока никого не заметили. - Алтузак-хан прибыл на Балыклыкуль. Он сказал, что кто-то движется на север из Степи. Мы – я останусь с вами – должны взять его живым и доставить к нему. Смотрите зорко, воины – никто не должен проскочить незамеченным. С этой горы бескрайние южные равнины видны хорошо, как на ладони. Если кто-то и смог бы пересечь их незамеченным для наблюдателей с горы Аждаха-тау, то, только прячась специально от них, двигаясь мелкими лесами и перелесками, а для всадника на коне, или для группы всадников, это почти невозможно: ведь двенадцать пар зорких глаз высматривают каждое подозрительное движение в степи. Время шло, но ничего не происходило – никого не видно. Солнце пекло вовсю. Первый признак появления людей появился задолго до самого их появления: над одним из далёких перелесков стая ворон, встревоженных кем-то, покинула свои места в ветвях деревьев и взмыла в воздух. Взоры всех наблюдателей тут же устремились туда. Прошло какое-то время и из того перелеска выехали четверо всадников. Расстояние было очень далеким, и разглядеть, кто это были такие, ещё долго было невозможно. Потом выяснилось, что Гирей не зря был отправлен дозорным – он оказался самым зорким и первым опознал пришельцев: - Это месегуты. Разбойники из Степи. - Молодец, Гирей, у тебя зоркие глаза, - похвалил егета Тевкет. Всадники приближались. Вряд ли Гирей был прав, утверждая, что это разбойники – их было мало, и они совершенно не скрывались, явно понимая, что их очень быстро обнаружат. Настала пора действовать и Тевкет обратился к воинам: - Ну что, башняки, встретим гостей? Гирей, оставь двоих здесь – наблюдение должно продолжаться, вы всё ещё в дозоре. Десять всадников двинулись с горы вниз на равнину – на юг, к вторгшимся иноземцам. Четырьмя пришельцами этими действительно были месегуты – двое воинов в расцвете сил, древний седой старик, и один молодой юноша. Племена месегутов жили в Степи ещё задолго до прихода гузов и не были с ними в родстве. Но те покорили их и месегуты, не желая покидать Степь, вошли в состав гузского иля и подчинились их власти. Это было давно, в древние времена. А теперь уже и гузов нет, сметённых кипчаками… Четверо месегутов двигались на север по чужой им степи и знали, что встреча с её хозяевами неминуема в самое ближайшее время. А вот и они: десять башнякских воинов несутся к ним с луками в руках. Подъехав к месегутам и окружив их полукольцом, башняки остановили своих разгорячённых коней. - Кто такие? - грозно спросил Тевкет. - И что вы делаете на нашей земле? Ответил старик, говоря очень чисто на языке башняков: - Мы месегуты. И мы пришли с миром. Гирей, не выдержав, крикнул: - Это разбойники, Тевкет-агай, грязные воры! Молодой всадник, совсем, совсем ещё юноша, твёрдо и с вызовом взглянул на Гирея. С трудом произнося башнякские слова он сказал: - Месегуты – не воры. - Вы – грязные разбойники! Вы убили моего брата, пять лет назад! А сколько наших кочевий вы разграбили? Отвечай, паршивая собака! Опять заговорил старик: - Постой, батыр. Выслушай старика, прошу тебя: много бывших месегутских воинов, побеждённых кипчаками, стали разбойниками и шакалами, отринувшими законы Степи. Но это уже не месегуты – это отщепенцы, забывшие свой род и позорящие своих предков. И для нас они такие же враги, как и для вас. Тут заговорил Тевкет: - Моё имя Тевкет, я сын Ванаха, из рода Красной Волчицы, племени балабашняков. Назовите ваши имена. - Я – Кодебек, - назвался старик. - Этот юноша – Урдей, внук последнего месегутского хана Урдея. А двое этих воинов – Тиграс и Коркут. - Внук хана? - удивился Тевкет. Видимо это о нём предупреждал Алтузак-хан. - Вы поедете с нами. Но перед этим вы отдадите нам своё оружие. Гирей, отправь гонца с известием к хану, на Балыклыкуль. Двое на Аждаха-тау пусть там и остаются. Приняв луки и мечи месегутов (пик у них не было, а у старика не было и лука) башнякские воины и пленённые ими пришельцы двинулись на север. Гонец вовсю уже мчался к Балыклыкулю с сообщением о поимке степняков. А на берегу Балыклыкуля, в юрте главы рода, разговаривали четверо мужчин. Это были сам глава рода старый Ванах, его брат Гирес-батыр, его старинный друг и правая рука Чегет-батыр и Алтузак-хан, глава племени. Чегет-батыр спрашивал хана: - Так что ты собираешься делать? - Готовиться к войне. - А кто тот гуз, Алтузак-хан? Ты узнал это? - спросил Гирес. - Нет, знаки неба указали мне только то, что он к югу отсюда. Может быть, они и говорили больше, но я не смог этого уловить, - как крот, извлечённый на свет, не может увидеть освещённых вещей. Перед этим Алтузак-хан поведал им, что сны направили его в место, откуда он смог слышать обращённые к нему, в виде видений в небе, указания и слова Тэнгри. Но где и как это происходило, он сохранил в тайне. - Башняки никогда не боялись набегов из Степи, - воинственно заявил Гирес. - Не слишком ли ты встревожен, Алтузак-хан? - Я боюсь не набега. Кипчаки могут прийти сюда, на наши земли, чтобы отнять их. Гузы и даже наши братья олобашняки не смогли противостоять им. Что же будет с нами? - Уйдём в горы? Или дальше на север? - осторожно предложил Чегет, зная, что с многочисленными кипчаками им не совладать. - Даже если мы объединимся с нашими братьями, балабашняками Ика, Кинели и Сакмары – кипчаков нам не победить, хан. Ты знаешь это, ведь ты сам сказал, что даже олобашняки не устояли перед ними. - Да, ты прав, мудрый Чегет-агай. Если будет война, мы все погибнем, а те, кто выживут, станут рабами кипчаков. Но есть кое-что, что может помочь нам: - я говорю о помощи Неба и мира духов. Если только мы будем действовать правильно… Ванах-тархан до этого сидел молча, внимательно прислушиваясь к разговору. Но вот он сказал то, что давно было ему известно, но смысл чего он сам понял только сейчас: - С самой весны мудрая Гасим говорит мне, что надо отходить на север. Она слышит знаки небес и знает: время мира закончилось, скоро опять начнутся набеги с юга. Но я ожидал обычных разбойничьих нападений и не сильно тревожился, слушая её. - В моих снах один из небожителей указал мне, что духи войны, раздирающие народы Степи уже много лет, начинают обращать свои взоры к нам, на нашу благословенную землю, - сказал Алтузак-хан. - А потом сам Тэнгри указал мне на месегута, способного – мне неведомо как – уберечь нашу страну от войны. - Как нам может помочь один гуз? - с сомнением выразил своё недоверие Гирес-батыр. - Это пока сокрыто от меня, Гирес-агай. Но если мы будем слушать и смотреть, то сможем понять то, что пока сокрыто. Старики, уважаемые предводители рода, замолчали, задумавшись. Тархан смотрел на возвышающуюся, на самом почётном месте юрты, деревянную фигуру, стоящую на красивой резной подставке. Это был главный, свято почитаемый всеми, древний символ рода – Красная Волчица, их священная прародительница. Ванах помнил, как принимал его из рук старой Тускет-аби. Как давно это было… А сколько поколений рода свято хранят её, бережно передавая каждому новому тархану. Её, главное сокровище рода, яростно защищали, отдавая жизни, во время войн с кимаками и гузами, затем прошли с ней через Великую Степь сюда, на эти, казавшиеся тогда страшными, северные земли. А теперь, при жизни Ванах-тархана, снова настала пора сохранить её и уберечь, ведь в ней заключён сам дух рода – надежды и чаяния многих поколений… Тархан размышлял о будущем. Против кипчаков не выстоять – перед ними пали все народы Большой Степи. А он и главный батыр рода, Чегет, совсем старые уже. Настоящая война означает конец их древнего рода, ведущего происхождение от священной Красной Волчицы. Ванах-тархан принял решение и объявил его: - Гасим, мать нашего рода, была права – мы уходим на север. - Хорошо, - согласился с ним хан. - Надо предупредить и другие роды. Пошли гонцов, Ванах-агай, во все наши кочевья – пусть уходят к устью Ашкадара, а там за Агидель, к горе Тора-тау. А я, Алтузак-хан, глава рода Тарпана, старший в племени балабашняков и первый среди всех батыров, собираю войско. Стан будет на берегу Агидели, напротив горы Зирган-тау. Но пока я остаюсь здесь – мне нужен тот гуз. Всё. Разговор в шатре Ванах-тархана, предводителя рода Красной Волчицы, был закончен… Молодые воины хана отдыхали после обильного угощения предложенного гостеприимными хозяевами. Алтузак-хан, похоже, никуда не собирается, и их охватило беззаботное настроение. Молодые девушки, собравшиеся вокруг них маленькими стайками, о чём-то шепчутся между собой, глядя на егетов весёлыми, лучистыми глазами и взрываются иногда перезвонами смеха. Наиболее смелые из них подходят, спрашивают имена юношей, не всегда, правда, называя свои. Егеты тоже не прочь поболтать с девушками, и весёлые шуточки и смех раздаются на небольшой площадке, где отдыхают воины хана. Местные егеты тоже подходят к ним – знакомятся, расспрашивают о жизни в кочевье хана, о самом хане, и ещё о многом другом. Иногда с неодобрением окрикивают своих, чересчур настырных, сестрёнок, мешающих, по их мнению, гостям – воинам хана. Но те вовсе не против такого обращения. Со временем их группа начинает распадаться: егеты разбредаются постепенно по всему кочевью, ознакамливаясь с его жизнью и бытом и находят новых друзей. Самым первым покинул своих товарищей Баламир. Он долго бродил вокруг юрт, пытаясь высмотреть знакомое, такое милое его сердцу, лицо среди обитателей стана. В какой-то момент, когда тревога стала уже невыносимой, он увидел… Это она, его прекрасная Айхылу! Идёт к нему навстречу! В мгновение ока оказавшись перед ней, Баламир спросил её: - Где ты была, Айхылу? Я везде тебя ищу. - Я боялась и не выходила из юрты. Мне казалось, все смотрят на нас с тобой. - Ну и что, Айхылу? Зачем этого бояться? Пусть знают все, что Айхылу, красивейшая девушка из рода Красной Волчицы, нравится Баламиру, воину рода Тарпана. Айхылу заулыбалась и опустила свои прекрасные карие глаза, засиявшие радостью от слов Баламира. - Тише, Баламир, не говори так громко. Пойдём к озеру? - предложила раскрасневшаяся от смущения и радости девушка. - Пойдём, - согласился егет. У озера они сели на лежащее у берега бревно, рядышком, но не очень близко. - Я так ждал, когда увижу тебя, - признался юноша. Девушка улыбнулась: - Ну что ж, теперь ты здесь и видишь меня. - Сегодня я встретился с Газизом, и он рассказывал мне о тебе. - А кто это? - удивилась Айхылу. - Пастушок тот, Кусюк. Его имя - Газиз. - А я и не знала, мы всегда звали его Кусюк. И что он рассказывал? - Он сказал, что ты весь день вчера ждала меня в тех местах. - Что? Так и сказал? - Не так, конечно. Он сказал, что ты ездила по тем местам – вот ему и показалось, что ты ждёшь меня. Это правда, Айхылу? Ты ведь ждала меня? - с надеждой спросил егет. - Ждала, Баламир. Ты же сам знаешь. А Кусюк, то есть Газиз, сказал, где тебе развести огонь, чтобы я поняла, что ты там? - Да. И даже дрова для меня приготовил. Он сказал, что ты очень добрая и хорошая. - Я сегодня с рассвета только и смотрела в ту сторону, Баламир. А ты приехал прямо сюда. И я так испугалась почему-то. Но теперь я ничего не боюсь и рада этому. Вы долго будете у нас? - Я не знаю, Айхылу… И ещё долго сидели, егет и девушка, на берегу озера. О чём-то тихонько разговаривали, глядя друг другу в глаза, и наслаждаясь сладостным чувством, так притягивающим их друг к другу… С полудня стан тархана начало будоражить. Люди оживились, передавая друг другу известие о предстоящей перекочевке. Все чувствовали, что это означает приближающуюся опасность и встревожено ожидали дальнейших событий. Поползли слухи о приближающемся с юга каком-то гузе, а это слово, имя извечного врага, в сознании балабашняков означало опасность. Молодые юноши возбуждённо и с нетерпением ожидали начала сражения. Взрослые мужчины угрюмо хмурились, беспокоясь за свои семьи, а некоторые, самые нетерпеливые, начали вооружаться, готовясь к битве. Женщины спешили к Гасим-аби. Любимая и уважаемая всеми женщина, считающаяся матерью всего рода, успокаивала всех. Она сообщала, что тархан принял решение откочёвывать на север. А гузы? Идут войной? Нет, пока никто не идёт. Какой-то месегут приближается, этот правда, но он идёт не с войной, и никакого войска нет. Его ждёт Алтузак-хан, и для этого он прибыл сюда. Постепенно все утихомирились успокоенные разъяснениями Гасим-аби. Во второй половине дня примчался гонец от Тевкета, с сообщением, что в степи, южнее Аждаха-тау, захвачены четверо месегутов. Алтузак-хан в нетерпении ожидал их прибытия. Что принесёт ему эта встреча? Сможет ли он правильно всё понять? Он решил поговорить о своих тревогах с Гасим-аби. Выждав момент, когда старая женщина осталась одна, Алтузак подошёл к ней. - Мне нужна твоя помощь, мудрая Гасим-аби. - Тебя беспокоит встреча с этими гузами, хан? - чувствуя его беспокойство, спросила старая женщина. - Да. Позавчера, перед самой грозой, само небо указало мне на одного из них. Он может уберечь нашу страну от войны, а я не знаю как, Гасим-аби. И эта неизвестность мучает меня. Старая женщина, мать рода Красной Волчицы, посмотрела на хана балабашняков с участием и заботой. И сказала ему: - Доверься Тэнгри, хан. Он указал тебе на него, и ты должен довольствоваться этим. То, что тебе известно и доступно сейчас – вот самое главное. Прими, то, что есть, с благодарностью и откинь всякое беспокойство. Оно ослепляет тебя и отвлекает от сути. Доверься Тэнгри, хан, повторяю ещё раз. В своё время он направит тебя дальше – не думаешь же ты, что он остановится на половине. - Да, Гасим-аби. Ты права как всегда, мудрая женщина
Отправлено: 20.07.12 17:19. Заголовок: 5. Хан месегутов. В..
5. Хан месегутов.
Всадники, которых так ждал Алтузак-хан, въехали в кочевье шагом. Четверо иноземцев, лишённых оружия, располагались в окружении башнякских воинов, которые выглядели довольными и гордыми собою, ведь они захватили в плен врага и ведут его к своему хану. Жителям кочевья, собирающимся у площадки перед главной юртой, куда и движутся прибывшие, месегуты кажутся уставшими, на грани своих сил – они как будто долгое время провели под открытым небом, ведя походную жизнь: одежда их изодрана, конское снаряжение тоже, а на лицах застыло выражение безысходности и какой-то затаённой, глубокой печали. Кони исхудавшие, бредут изнурённо, волоча ноги – наверное, много дней провели в беспрерывной скачке. Среди них совсем молодой юноша, почти мальчик, с гордым и независимым взглядом, как будто не трое измученных степных бродяг с ним, а большое непобедимое войско. Двое взрослых мужчин рядом с ним, и видно, что к этому юноше они относятся с почтительным уважением. Шрамы на их лицах говорят о том, что это опытные воины. И с ними седой, древний старик. И непонятно, как он жив ещё, ведь даже его молодые спутники кажутся еле живыми и смертельно уставшими. Видно, что за последнее время этой четвёрке выпало немало суровых испытаний. Когда всадники – и башняки и пленённые ими месегуты – остановились перед юртой тархана на большой открытой площадке, обычно служившей местом общего сбора в важных случаях, Алтузак-хан повелел: - Верните им оружие. Его указание было выполнено. Месегуты поняли, что они не пленники. - Примите их коней и хорошенько смотрите за ними. А вас, чужеземцы, прошу пройти сюда и отдохнуть под этим деревом. Вы сильно устали – все мы видим это. Ванах-тархан дал знак женщинам и те принесли кумыса уставшим пришельцам из Степи. Алтузак-хан сел напротив месегутов, скрестив ноги, и стал с интересом рассматривать их. Главы рода, те, с кем он разговаривал в шатре тархана, расположились рядом с ним. Подождав, когда месегуты напьются кумыса, Алтузак-хан спросил у них: - Кто среди вас главный? Ему казалось, что главный должен быть этот юноша – его выдают повадки человека, привыкшего повелевать и почтительное отношение к нему остальных. Так и оказалось. - Моё имя – Урдей, - сказал юноша. И добавил: - Я – хан месегутов, внук великого Урдей-хана. - А я Алтузак – хан башняков. Кто вы и зачем прибыли в нашу страну, молодой хан? - Мы месегуты, владыки Великой Степи. Имя этого старика – Кодебек, и он был мудрейшим советником моего деда, Урдей-хана, павшего в битве с кипчаками. Тиграс и Коркут – последние месегутские воины, оставшиеся со своим ханом. Остальные пали в сражениях или стали воинами кипчакских ханов. - Эти двое достойны похвалы, - сказал Чегет-батыр. - Но некоторые стали и разбойниками? Ему ответил старик Кодебек, с огромной грустью в голосе: - Да, есть и такие. Они живут без закона, как дикие звери и мы не называем их месегутами. - Так что же вы делаете на севере? - спросил Алтузак-хан. Кодебек вздохнул, посмотрел на собравшихся здесь, вокруг них, многочисленных башняков и сказал: - Об этом долго рассказывать, славный Алтузак-хан. Ты сам сказал, что мы сильно устали и предложил нам отдых, и угостил лучшим кумысом, что я пробовал за свою жизнь. Так будь до конца гостеприимным, и вели накормить нас, хан балабашняков. Алтузак-хан понял свою ошибку. Он посмотрел на тархана и тот велел принести еды четверым месегутам. Трое из них принялись за еду с голодной жадностью, говорившей о долгих днях лишений, выпавших им. Сам старик съел совсем немного – прося еды, он больше заботился о своих товарищах – и начал говорить: - Слушайте же нас, гордые башняки, стражи севера. Слушайте последних месегутов, покинувших Великую Степь и оставивших там могилы своих славных предков. Когда-то, в давно минувшие времена – времена взлёта могущества месегутских ханов – мы владели всей бескрайней Степью и ни у кого, кроме Тэнгри, не спрашивали где нам раскинуть свои шатры. Так было, и священный Однорогий Зубр радовался за своих детей месегутов. Наши воины храбро сражались и побеждали всех своих врагов – в ваших преданиях, башняки, должно говориться о былых сражениях с нами, когда вы пришли на наши земли. Вы сражались отважно и достойно, но мы не уступили своих степей, и вам пришлось уйти на север. А потом пришли многочисленные гузы. И с их приходом начался закат нашей славы и нашего могущества. Мы бились с ними мужественно, но их было больше во много раз. И настал день, когда у нас не было сил уже сражаться, и мы склонили голову перед ними. Из всех наших владений нам осталась только долина Илека, и гузы не стали нас изгонять. Они уважали нас как храбрых и бесстрашных воинов и приняли в свой иль, – так мы стали гузами. И рядом с ними сражались мы против бесконечных орд кипчаков, исторгаемых год за годом полыхающими пожарищами уничтоженного Кимакского каганата. А восемь лет назад, в год лошади – так давно, если смотреть на вечное движение небес, и совсем недавно, если оглянуться на века истории месегутов – саксыны прошли через наши земли. Саксынов было очень много, и становилось всё больше и больше, как саранчи в год чёрных ветров. В битве с ними пал великий Урдей-хан, чей внук сейчас здесь, перед вами. Народа месегутов, величайшего в былые, давно минувшие времена, не стало. Некоторые из воинов Урдей-хана, которым некуда было уже пойти, вступили в войско Иргиз-хана, главы карагай-кипчаков. Несколько семей нашего народа, уцелевших после похода саксынов через нашу страну, ещё этой весной ставили свои юрты в излучинах Илека. Но пришли, в начале этого лета, последнего лета месегутов, карагаи и чёрной лавиной заполонили наши степи. В войске их хана Иргиза были и месегуты, о которых я говорил – бывшие воины Урдей-хана. А теперь вырос и стал мужчиной ещё один хан месегутов – Урдей, внук великого и славного Урдея. Я старик и мне немного осталось, но я был правой рукой Урдей-хана и твёрдо знаю, что воины месегуты, из войска карагай-кипчаков, пойдут за новым ханом, внуком их великого вождя. И Иргиз-хан тоже знает об этом и ищет нас по всей Степи. Мы решили переждать, укрывшись там, где он нас не будет искать. И вот мы здесь, на вашей земле и надеемся, что вы не прогоните нас назад, где нам пока нет места… Я всё рассказал, Алтузак-хан. Люди, выслушавшие рассказ старого месегута смотрели на этих четверых со смешанным чувством – с одной стороны месегуты всегда были их врагами, но с другой, трагедия гибели целого народа вызывала жалость и сочувствие. Алтузак-хан спросил о том, что его беспокоило: - А где пятихвостое знамя вашего народа? Что вы знаете о нём? Ему опять ответил старый Кодебек: - Наше знамя было в стане Урдей-хана, когда саксыны напали на него. И они захватили его, как трофей своей победы и торжества. Но они давно уже ушли на запад… Значит, знамени нет. Перед глазами Алтузака снова появилась та величественная картина: одинокий всадник встаёт перед лавиной кипчаков с развевающимся пятихвостым знаменем и они останавливаются, а затем и исчезают. Этот всадник – юный Урдей, конечно же. Это ясно, и он уже здесь, перед ним. Ну что ж, часть видения сбывается. Остальное придёт, и сомневаться в этом – не доверять небесам, как сказала Гасим-аби. - Вы можете остаться с нами. Но только ответь, старик, на мой вопрос: вы скрываетесь от Иргиз-хана, вашего врага, но почему вы, месегуты пошли на север, ведь здесь земли башняков, а мы с вами тоже всегда были врагами? Но ему ответил не старик. Молодой Урдей встал и голосом, полным гордого достоинства, как у истинного хана, заговорил, отвечая на вопрос хана башняков: - Сюда привёл их я – Урдей, сын Тагира и внук Урдей-хана. Я привёл своих людей сюда, следуя снам, приходящим ко мне каждую ночь с самого начала лета. Алтузак почти не удивился. Всё это предопределено в мире духов, из которого и посылались эти сны. Силы снов свели двух людей ради того, чтобы они смогли предотвратить войну, грозящую этой стране, избранною обиталищем Хумай, дочери небесного царя. Как же этот исхудавший юноша сможет остановить кипчаков? Пока этого не дано ему понять, но он будет ждать. - Так что же ты видишь в своих снах, молодой хан? Можешь нам поведать? - Я вижу Однорогого Зубра, нашего прародителя, давшего начало роду месегутских ханов. Он идёт всегда на север, и, оборачиваясь, рёвом своим зовёт меня за собой. Иногда я вижу и странную зелёноволосую женщину рядом с ним, непохожую на месегутских женщин – Зубр лижет её руки и бегает за ней как маленький телёнок. Я не знаю, кто она – она не называет себя – но старый Кодебек говорит, что это – сама Хозяйка Степи и иногда она разговаривает со мной. Она говорит, что Однорогий Зубр знает, где его дети могут возродиться и идёт туда, и мы должны следовать за ним. Нам нельзя потерять его, иначе в нас угаснет дух нашего рода и мы, и наши дети перестанем быть месегутами. И вот мы здесь среди вас. - Месегут говорил не очень правильно, по южному коверкая слова. - Мы надеемся сохранить наш род и попытаемся вызволить наших женщин из кипчакского плена и вернуть наших воинов, ещё не забывших, что они месегуты и в них – дух Однорогого Зубра. Когда Урдей закончил свою речь, вновь заговорил Кодебек: - Мы всегда были врагами с вами, балабашняки, и с вашими братьями олобашняками, и сейчас, когда наш народ на грани исчезновения, я надеюсь, что вы признаете наши обиды, нанесённые вам в прошлом, искуплёнными. Ваша мудрость и благородство, башняки, не позволят вам отрицать этого. - Башняки не мстят слабым и беззащитным, - подтвердил Алтузак-хан, - и былые разногласия окончены. Но в Степи рыщет много разбойников, бывших месегутов, и если они появятся здесь, вы будете сражаться против них с нами, как башняки. - Я, Урдей, сын Тагира и внук Урдея, прошу тебя, Алтузак-хан признать меня своим младшим братом. Вражда между нами закончена, и когда наш народ возродится, мы не забудем руку протянутую нам благородными башняками в год Барса, едва не ставшим последним для месегутов. - Будем отныне братьями, месегуты. Только здесь вам не укрыться от кипчаков. Я знаю, что они уже направили свои копья в нашу сторону. Люди, собравшиеся на этой площадке, заволновались. Они услышали подтверждение тревожным догадкам, зреющим в их умах, из уст самого хана. Алтузак, хан балабашняков, поднялся на ноги, как ранее Урдей, и обратился ко всем присутствующим: - Я уже говорил вашему тархану и сейчас говорю всем: Я, Алтузак-хан, предводитель главного рода среди всех наших родов, первый среди батыров племени и его глава, объявляю сбор войска. Мой стан будет напротив Зирган-тау, на берегу Агидели. Я отбываю туда завтра. Половина всех воинов племени тоже отправится туда. Все батыры остаются в своих кочевьях и готовятся к войне. Кочевья, вместе с батырами, уходят за Агидель, к Тора-тау. Дозоры, выставленные на юге, остаются на своих местах. При появлении кипчаков от них отправляются двое гонцов: один ко мне, второй - к Тора-тау с повеление оставшимся воинам и всем батырам выступить к моему стану у Зирган-тау. Тебе, Ванах-агай, мудрый тархан, повелеваю: пошли гонцов к каждому тархану нашего племени пусть передадут им все мои слова. Это всё, начинайте готовиться.
Отправлено: 20.07.12 17:20. Заголовок: 6. Две птицы в лучах..
6. Две птицы в лучах заката
Люди во взбудораженном кочевье, на берегу Балыклыкуля, засуетились, как потревоженные муравьи. Началась подготовка к завтрашнему переходу. Постоянные перекочёвки – составная часть жизни башняков (как и других кочевых народов) и весь их быт приспособлен к этому. Поэтому всё имущество очень скоро было загружено в повозки и крытые кибитки, и осталось только уже утром разобрать и уложить в них войлочные юрты, что для степняков было делом недолгим. Вечером, незадолго от заката, на вершине одного из холмов, к западу от Балыклыкуля, появился тоненький столбик дыма, словно боявшийся, что его обнаружат. Никто не обратил внимания на него – наверное, кто-то из овчаров (Кусюк?) готовит себе ужин. Никто, кроме Баламира – он сразу узнал тот холм, где, как выразился Газиз, в дырах живут ласточки. Этим сигналом он, Баламир, должен был дать знать Айхылу, что ждёт её там. Так кто же ещё, как не она, мог разжечь там огонь, – не Газиз же? Айхылу там, и этот столб дыма – знак для него, Баламира. Он схватил уздечку и, чуть не бегом, помчался на луг, куда увели коней их отряда. Свистом подозвав своего Хакаса, Баламир накинул на него узду и, вспрыгнув на него, сразу же направился на запад, не тратя времени на возвращение за седлом и за оружием. Двигаясь в направлении сигнала, синей полоской поднимающегося в небо, он вскоре уже приближался к возвышавшемуся, на противоположном берегу Мелеуза, холму и увидел на вершине её – прекрасную Айхылу. Она сидела на своей пегой лошади, на фоне наступающего заката, и ждала, замерев неподвижно и устремив взор в сторону Балыклыкуля. Вот она заметила его, Баламира, скачущего во весь опор, и подняла руку над головой, замахав ею в приветствии. Баламир тоже помахал ей и через какое-то время был уже у реки, в которую, не сбавив хода, бросился со своим конём, спеша к ждавшей его девушке. Выбрался на другой берег и вскоре уже взобрался на вершину, где девушка, сияя довольной улыбкой, обратилась к нему: - Костёр не полностью ещё разгорелся, а ты уже здесь. Твой конь, батыр, – не крылатый тулпар? - Я не знал, что ты будешь смеяться: не торопился бы так. - А где твоё седло, герой? Потерял по дороге? - продолжала смеяться Айхылу. Баламира, любующегося ею, тоже охватило весёлое настроение. - Просто я подумал, что дочь Красной Волчицы заблудилась на берегах родной реки, – и торопился успокоить её, маленькую несмышлёную девочку, и сказать, что дом близко. При упоминании о родной реке улыбка спала с лица Айхылу. Девушка стала серьёзной и немного печальной. Было видно, что что-то её тревожит. - Завтра мы покидаем эту реку. Я знаю все её излучины и потаённые места. И я всегда любила сидеть в одиночестве у её прохладных вод, наблюдая за стаями рыбок, плещущихся и сверкающих на солнце, слушая журчание потока и шелест листьев ивы на её берегах. - Ваш род вернётся сюда, Айхылу. Вернётся очень скоро, вот увидишь. - Да, мы вернёмся сюда, на эту реку. Если только… - девушка нахмурилась, сузив глаз и устремив, вспыхнувший гневом взгляд, на юг, - если кипчаки не займут её. Баламир ещё не видел её такой. Да, Айхылу готова драться за свою землю – это видно в её пылающем взоре! Такое уже бывало в старые времена: – когда племени грозила серьёзная опасность, женщины и девушки, ещё не вышедшие замуж, сражались наравне с мужчинами, зачастую не уступая им в храбрости. - Мы не отдадим наших степей и наших рек, Айхылу. И эта река всегда будет принадлежать детям Красной Волчицы. Но, когда закончится война и мы победим, тебе всё равно придётся покинуть её. Я собираюсь взять тебя в жёны и забрать к себе, в низовья Ашкадара и к Куганаку. Айхылу посмотрела на Баламира. Она хотела что-то сказать в ответ, но промолчала, лишь губы её чуть шелохнулись, а в глазах засияла радость, которую она не смогла скрыть от юноши. Затем она сказала: - Солнце садится. Я собираюсь съездить к своему дереву, попрощаться с ним. Съездишь со мной, Баламир? - С радостью, Айхылу! И они помчались вдвоём к холму, на котором стояло то сухое дерево, в которое они вчера вонзили свои стрелы. Солнце уже почти коснулось горизонта, когда Айхылу и Баламир достигли холма и взобрались на его вершину. Девушка соскочила с лошади и подошла к дереву, – егет последовал её примеру и тоже подошёл к нему. Разноцветные ленты – дары духам степи – закреплённые на ветвях, колыхались на лёгком ветру, а позади – далеко-далеко – западный край неба полыхал алым цветом. Две оперённые стрелы торчали из ствола дерева. Айхылу очень тихо, словно стесняясь, сказала Баламиру: - Я привезла ещё одну ленточку. Только сейчас Баламир понял, что было тем украшением, которое Айхылу сегодня повязала поверх своего, украшенного серебром, пояса. Девушка сняла эту, сплетённую из разноцветных полос, ленточку, улыбнулась егету и сообщила ему: - Я хочу связать эти стрелы вместе, Баламир – твою и мою. - Давай вместе, Айхылу. Я помогу тебе. И они вдвоём, касаясь друг друга плечами, повязали приготовленную девушкой ленту вокруг обеих стрел, соединив их между собой. Баламир взял девушку за руку и сказал: - Духи ветров и степей, привлечённые к этому дереву твоими дарами, видят: стрелы Баламира и Айхылу соединены. Весть об этом они вознесут к небесам и там, в высшем мире, наши судьбы тоже будут соединены навеки, подобно этим стрелам. - В эту ленту, сплетённую из света утренней зари, я вложила лучшие свои песни. Их сила не останется незамеченной и достигнет небес. Сильный порыв ветра, всколыхнувший все ленты этого дерева, как повязанные Айхылу раньше, так и сегодняшнюю, повязанную ими вместе, был ответом на их слова. Дерево затрепетало, словно ожив, и нахлынувшая откуда-то дрожь пронзила влюблённых, заставив их сильнее сжать сцеплённые руки. Было ещё жарко, хотя солнце наполовину скрылось. Зарево, пылающее над горизонтом, создавало волшебную, захватывающую дух, картину. Время, пока солнце закатывалось за край земли, стало вечностью для Айхылу и Баламира, в немом восхищении созерцающих окружающую их красу. А потом, в самый последний миг, когда солнце одарило их последним своим лучом, в вершине дерева что-то зашумело и… две птицы вдруг взмыли в воздух и устремились ввысь! - Ты видела? - Т-с-с… тише… Они стояли и смотрели, а птицы (это были лесные голуби) поднялись высоко-высоко и, попав в лучи солнца, уже не видимого с того места, где стояли Баламир и Айхылу, засверкали, как два огонька, и полетели куда-то к северу. - Баламир, ты думаешь это просто голуби? - Я не знаю, Айхылу… Вскоре ветер полностью стих. Всё замерло вокруг, и в степи воцарилась торжественная тишина. Девушка вздохнула и, будто бы с сожалением, сказала: - Пора ехать. Надо возвращаться. И они, сев на своих коней, тронулись в обратный путь, к Балыклыкулю, Баламира и Айхылу тянуло друг к другу и они ехали не очень быстро, стараясь держаться поближе, бок о бок, почти соприкасаясь коленями. Но время идёт. Скоро уже начнёт темнеть, и до наступления темноты надо вернуться, чтобы их не начали искать. Когда доехали до реки и стали переправляться через Мелеуз, Айхылу спросила: - Тебе нравится наша река? - Да. А ты, я смотрю, и не можешь без неё? Вода бурлила под ногами их лошадей. Егет и девушка остановили их, чтобы те могли напиться. - Я же выросла у её вод. В детстве я целыми днями пропадала у неё – тогда мы стояли у самого истока, – а сёстры находили меня вечером и отводили домой. У реки, почему-то, мне было лучше, чем в кочевье. А однажды – когда я уже выросла – Гасим-аби, сильно напуганная, привела меня к её берегу. Она велела мне сидеть и ждать, а сама ушла, и в глазах её были слёзы. - Почему? - удивился Баламир. Лошади напились и двинулись дальше, к другому берегу, на который вскоре и вышли. Айхылу продолжила: - Она думала, что больше не увидит меня. Это сама Хранительница Реки велела ей привести меня к ней. И Гасим-аби решила, что Хранительница хочет забрать меня насовсем, чтобы я заменила её, когда она уйдёт. - Но она ведь не забрала тебя? - Нет. Я ей не понравилась. Она пришла, долго стояла и смотрела на меня, а потом ушла, так ничего и не сказав. - Это хорошо, что ты ей не понравилась. Ты должна была понравиться мне, поэтому всё так и получилось, Айхылу. - Я тоже так думаю, Баламир. То есть, это сейчас я так думаю, а тогда, когда я вернулась, Гасим-аби ещё больше испугалась: она подумала, что если Хранительница Реки не приняла меня, то это означает, что она разглядела, что мне отпущена слишком короткая жизнь - недостаточная, чтобы Хранители успели наделить меня силой и изменить мой путь. Тогда Гасим-аби повела меня к старому Халиту – шаману, знающемуся с Хранителями Степи, чтобы он поведал о моей судьбе. Это было два года назад. - И что он сказал тебе? - взволнованно спросил Баламир. - Он сказал, что мне суждена счастливая судьба, - спокойно сообщила девушка. Баламир засиял, довольный. А Айхылу продолжала: - Старый шаман сказал, что скоро мне выпадет вобрать свет, изливающийся с крыльев Хумай, птицы счастья. Ещё он сказал, что мужем моим будет отважный воин, которого я полюблю больше всего на свете, и я буду счастлива с ним до самой смерти. Только он не сказал, как долго это будет и сколько у меня будет детей. Баламир заметил серьёзно: - Он правильно сделал: знание будущего может изменить его, – так говорила моя бабушка. Да и какое это счастье, если всё знать заранее… Постепенно начинало темнеть, но теперь это не страшно – Балыклыкуль уже близко. Жара спала и с лугов начало веять вечерней прохладой. Расставаться им не хотелось и они, даже не замечая этого, непроизвольно сдерживали своих лошадей, стараясь подольше побыть наедине. Баламир, когда они уже подъезжали к кочевью, начал беспокоиться за Айхылу. - Ты расскажешь своим, где была? - А они и так знают. Меня же отец послал в луга – передать пастухам, чтобы с утра гнали отары на север. Я объехала их всех, ещё до того как развела костёр. - Газиза видела? - Да. Только он не пойдёт на север. Ему велено гнать овец в горы шотигесов – там наш дозорный отряд и сколько он там пробудет – неизвестно. А охотой пятнадцать человек не прокормятся. Там и мой старший брат Кедрас. - Ну всё, Айхылу, здесь разъедемся. Скоро нас заметят. - До свидания, Баламир, завтра увидимся. - Да, утром ещё будет время. - Только утром? - почему-то хитро улыбнулась Айхылу и, оставив егета, поскакала в сторону. Баламир был удивлён: – только утром? Что она имела в виду? Об этом ему пришлось узнать лишь на следующий день… Отведя Хакаса на луг, где паслись кони его товарищей, Баламир отправился в кочевье. Наступили сумерки. Своих друзей он нашёл на берегу озера, где специально для них освободили две юрты. Когда он подошёл к своим, недовольный Каракош строго спросил его: - Где был? - Поездил немного. Посмотрел вокруг. Каракош рассердился: - Помнится, Алтузак-хан говорил тебе, чтобы ты не разъезжал один. - Прости, Каракош-агай. Но ты сам знаешь, что мы уже не гости и законы вежливости уже не так важны. - Впредь всегда сообщай мне, если будешь отлучаться. Я десятник – твой военный начальник, а не только старший брат. И я должен знать обо всех вас. Ты понял, Баламир? - Да, агай. Я всё понял. - Хорошо. Садись к огню, туган, поешь. Воины Каракоша готовились ко сну. Хотя для молодых воинов хана были освобождены две юрты, никто не вошёл в них: все предпочли устроиться на воздухе и спать под открытым небом. Ночь была тёплая и безветренная. Небо сверкало, усыпанное яркими переливающимися звёздами. Жители кочевья спали тревожно, понимая, что могут уже не вернуться сюда никогда. Время шло и ночь, следуя его закону, уступила место утру.
Отправлено: 20.07.12 17:21. Заголовок: 7. Стан войска. Люд..
7. Стан войска.
Люди начали подниматься ещё до рассвета, лишь небо только начало светлеть на востоке. И сразу же начали сворачивать юрты, готовясь к дальнему переходу. Каракош и его воины уже собрались, приведя коней с луга и уже оседлав их, – и ждали распоряжения хана. Баламир искал глазами Айхылу. Он должен попрощаться с ней, ведь неизвестно, смогут ли они встретиться наедине, когда кочевье Ванах-тархана будет проходить мимо войскового стана у Зирган-тау. Потом он заметил её. Но она всё время была в окружении своих многочисленных сверстниц и более старших женщин, и не отлучалась от них, не давая Баламиру возможности подойти к ней. Айхылу даже почти и не смотрела на него – лишь пару раз встретилась с ним взглядом, улыбнулась приветливо и всё. Что это с ней? Он же сейчас уедет со своими – неужели она не хочет сказать ему что-нибудь на прощание? И странно, что эти женщины, среди которых была Айхылу, седлают коней только для себя, не заботясь о повозках с имуществом рода – как будто они собираются ехать отдельно от всех. Алтузак-хан решил, наконец, что им пора. - Выезжаем, воины, - скомандовал он и первым вскочил на коня. Баламиру так и не удалось попрощаться с Айхылу. Он всё смотрел на неё с надеждой, что она хоть помашет ему. Но нет, она не посмотрела на него, словно забыв о нём. Видно, не хочет давать повода для разговоров среди своих. Хан и восемь его молодых воинов, не обременённых лишней поклажей, и четверо месегутов, выехали первыми из уже разобранного и собранного в дорогу стана. Вскоре их начали догонять, отдельными группами, воины рода Ванаха, – из тех, кто уже успели собрать свои семьи в дорогу и попрощаться с ними. Вот, появившись с запада, к ним присоединились десяток всадников из семьи Чегет-батыра. И всё больше и больше, со всех сторон, их догоняло всадников, и войско росло и увеличивалось. Юноши, три дня назад выехавшие с ханом к южным кочевьям, наконец-то по-настоящему ощутили себя воинами. Они – часть войска башняков и их ведёт Алтузак-хан. Их ждёт жизнь в войсковом стане и настоящие сражения. Никто из них не ощущал страха: они будут сражаться отважно, а если погибнут, имена их будут прославленны и воспеты в песнях. Призыв Алтузак-хана о сборе войска ещё вчера разнёсся по всем кочевьям. И теперь некоторые отряды всадников уже ждали их впереди, чтобы присоединиться к хану. Но, следуя указанию Алтузак-хана, кочевья отправляли лишь половину своих воинов. Причём не самую лучшую: – ведь хан велел всем батырам, а значит лучшим воинам, оставаться со своими кочевьями, уходящими на север и далее, за Агидель. Он знал, что опытных воинов не надо готовить к войне, – они явятся лишь при появлении врага. А остальные, то есть молодые и необученные, пока будут готовиться под его, Алтузака, присмотром. Но он, конечно, не один будет их готовить: – тарханы не глупы и всё-таки направят к нему некоторых испытанных в сражениях мужчин, чтобы создать костяк войска балабашняков. Один из недавно присоединившихся, из рода, обитающего в местах, через которые они сейчас проезжали, вдруг сказал громко, во всеуслышание: - Смотрите! Красные Волки женщин посылают в войско! Баламир мгновенно обернулся, привстав на стременах. И увидел Айхылу в отряде тех самых женщин и девушек – они догоняли медленно двигающееся войско, состоящее пока лишь из мужчин. Баламира это не обрадовало. Он предпочёл бы знать, что его Айхылу находится в безопасности. Отряд женщин рода Красной Волчицы вскоре догнал и присоединился к идущему на север войску… Выбранного места достигли во второй половине дня. Здесь уже ждали отдельные группы, прибывшие из разных кочевий балабашняков. Среди них были и молодые незамужние девушки, из тех, что подобно женщинам рода Ванах-тархана решили сражаться вместе со своими братьями и отцами. До вечера обустраивали лагерь. Столь ответственное дело было в новинку для большинства из собравшихся в этом месте, – и Баламиру не удалось поговорить с Айхылу, хотя они и постоянно выискивали друг друга глазами и обменивались виноватыми улыбками людей, не имеющих возможности уделить время разговору. Установить военный лагерь – это не кочевье из нескольких юрт раскинуть. Здесь свой строгий боевой порядок: у всего есть своё чёткое место и предназначение, отвечающее жёстким законам войсковой походной жизни, о которой все они мечтали с детства. Шатёр хана племени, из белого войлока, привезённый из его кочевья, был установлен на большом возвышении, ставшим центром всего лагеря. Это место, выбранное Алтузак-ханом, было самым высоким в округе и открывало вид на широкие пространства, лежащие вокруг, что полностью соответствовало его положению главы стана - предводителя войска балабашняков. А на равном расстоянии от него, были установлены около пятидесяти юрт, так, что образовался широкий круг с ханским шатром в центре. На его вершине, на длинном древке с бронзовым наконечником, было поднято шестихвостое знамя - белого же цвета, как и белый верблюжий войлок ханского шатра. С этим знаменем, объединяющим шесть родов балабашняков в одно племя, их предки прошли через всю великую Степь больше двухсот лет назад, и сохранили своё единство. Сейчас оно, развеваясь над раскинувшимся под ним станом, вновь объединяет воинов шести родов в единое войско и те, кто смотрит на него, испытывают гордость за великие имена своих предков и возгораются неукротимым стремлением быть достойными их славы и доказать свою отвагу в сражениях с врагом. Возле входа в ханский шатёр, смотрящего на юг, были вкопаны два прочных шеста, на один из которых Алтузак-хан развесил своё оружие: лук и колчан со стрелами, два меча в богато разукрашенных серебром ножнах, боевую шипастую дубину из твёрдого дуба, украшенную искусно вырезанными знаками, рассказывающими об одержанных в прошлом славных победах, и бронзовый топор на длинной рукояти. К этому же шесту он прислонил и свою пику, с закреплёнными под наконечником двумя, волчьим и лисьим, хвостами. Круглый деревянный щит, укреплённый сверкающими на солнце бронзовыми пластинами, висел на другом шесте, на вершину которого хан установил и свой боевой остроконечный шлем, сделанный из железа, со спускающимся с его острия волчьим хвостом. По обеим сторонам от главного, ханского шатра, поставили ещё два – для его помощников и приближённых, в число которых попал, несмотря на молодой возраст, и Белес, сопровождавший Алтузак-хана в его сокровенном путешествии на вершину Кунгак-тау, открывшей ему тайны тревожных снов. Шесты были поставлены перед всеми юртами. Количество шестов, перед каждой юртой, составляло число воинов, занявших её, то есть каждый воин установил свой шест, – даже те из них, у кого из оружия имелись только лук и стрелы. У кого-то имелись боевые дубины (остальным предстояло ещё изготовить их), а мечи и пики были лишь у немногих из этих, в основном молодых, воинов. Отары овец и косяки кобылиц, направленные от каждого рода, занимали луга, примыкающие к лагерю с севера – там у реки низкий берег, что удобно для водопоя. Кони воинов сбивались в табуны, каждый для своего рода, и уводились на выпас опытными табунщиками. Всего, в первый день, прибыло около четырёх сотен воинов, включая женские отряды. Они были поделены на две равные части, согласно древнему военному обычаю степняков: – одна часть – дозорные, всегда готовые к активным действиям, другая часть – отдыхающие. Обязанность дозорных – выставить наблюдателей на все ключевые, открывающие вид на как можно большие пространства, возвышенности вокруг стана. Их оружие всегда под рукой, кони рядом, чтобы в любой миг можно было вскочить на них и занять боевой порядок, в случае появления врага. Те из них, кто ночью находятся в лагере, спят, как и все, но кони их всегда поблизости, под присмотром сторожевых, а у каждой юрты, с внешней стороны окружности стана, бодрствует всю ночь один из обитателей этой юрты. На следующий день отдыхающие заменят дозорных и те, в свою очередь, станут отдыхающими. Кроме того, один отряд был отправлен на постоянный дозор на Зирган-тау, на другой берег Агидели, чтобы сообщать оттуда, с большой высоты, дающей хороший обзор, сведения о происходящем в степи посредством сигнальных дымов. Всё это было организовано помощниками хана - несколькими старыми воинами, прибывшими от каждого из родов племени, и принимавших ранее участие в боевых походах как под предводительством самого Алтузак-хана, так и при его предшественниках. Воинам Каракоша, поставившим для себя одну юрту (из тех, что были привезены их сородичами из рода Тарпана, прибывшими на зов своего хана), в первый день выпало быть дозорными. Баламиру, Тигою и Туктамасу предстояло вести наблюдение с высокого кургана, расположенного к северу от стана войска балабашняков. Ждать врага с севера, конечно, не приходилось, но это не повлияло на отношение троих юношей к своей обязанности. До наступления темноты они втроём зорко всматривались в подступающие с севера степи и леса, а ночью, отдыхая по очереди, продолжили своё наблюдение. Костра не разводили, чтобы не выдать своего присутствия, и в темноте более полагались на свой слух, чем на зрение. Баламир знал, что в это же время девушки Красных Волков тоже в дозоре, и их область наблюдения – юго-восточные подступы к стану, со стороны заросших лесом берегов Агидели. Только там ли она сейчас, его Айхылу, или осталась в лагере для охраны сна своих сестер-соратниц и всего стана? Но ничего – наступит завтра… и завтра он её увидит – ту единственную, что стала для него всем. Баламир думал об этой девушке. Она настоящий воин, и, похоже, что ничего не боится. Но он сильно тревожился за неё – кипчаков слишком много и предстоят жестокие битвы, в которых многие балабашняки сложат свои головы. Баламир был готов умереть, сражаясь за свой народ, но его невыносимо мучила мысль, что и его Айхылу может погибнуть. В таких переживаниях он провёл всю ночь. Утром их сменили новые дозорные, из рода Ночного Оборотня. Наступил новый день, и в течение его прибывали отряды балабашняков, не успевших вчера добраться до ханской военной ставки – числом около двухсот – что вместе с прибывшими вчера составило шесть сотен балабашнякских воинов. Чуть меньше такого количества воинов оставалось в кочевьях, отходящих к северу. Алтузак-хан понимал, что этого недостаточно для победы над карагай-кипчаками, которых было намного больше. Но что он мог сделать? Алтузак-хан уже послал гонцов к Тогдеку и Бугушу, ханам балабашняков, кочующих у берегов Ика и Кинели, но ему было хорошо известно, что они вряд ли придут на помощь. Балабашняки Кинели уже много лет сопротивляются натиску сарысынов, теснящих их всё дальше и дальше на север. Алтузак-хан сам два года назад ходил со своими воинами к ним на помощь и знал, что племя Бугуш-хана уже на исходе своих сил и вот-вот откатится в пределы Булгарии, оставив долины Кинели. А одно из гузских племён, прорвавшееся на север год назад вдоль западного рубежа владений Алтузак-хана, ведёт кровопролитную войну с икскими балабашняками Тогдек-хана. Вернувшись, вместе со своими товарищами, в стан, Баламир сразу же отправился к юртам Красных Волков, чтобы увидеться с Айхылу. Узнав, что она ещё не вернулась с дозора, он немедленно направился к реке, чтобы найти её там. Айхылу и три её подруги, в это время, не спеша, возвращались в лагерь, двигаясь вдоль высокого берега Агидели. Гульсина-апа, старшая в их отряде, которой было семнадцать лет, первая заметила двигающегося им навстречу егета, о влечении которого к их сестрёнке Айхылу уже знали все Красные Волки. - Айхылу, твоя Стрекоза хочет напиться. Спустись к воде. - Почему ты так говоришь, Гульсина-апа? И только тут она заметила Баламира. Посмотрев на своих улыбающихся сестёр, она сказала: - Пожалуй, и, правда, надо напоить Стрекозу. Подождёте меня? - Езжай, сестрёнка, - понимающе смеясь, отпустила её Гульсина-апа. Айхылу свернула направо и поехала вниз, к самой воде. Баламир, в это время, поравнялся с её, почему-то весело улыбающимися ему, сёстрами. - Эй, батыр, тарпану негоже попадаться на дороге волчицам. - А давайте мы его съедим! - Нет, что вы, сёстры. Я слышала, одна из волчиц его приручила и он теперь её. Баламир слегка растерялся, смущённый этими шутками. - Здравствуйте, девушки. Что так развеселило вас? - Да ничего, Баламир… тебя ведь так зовут, да? Мы ищем свою сестрёнку, тебе она не встречалась? На пегой кобыле, а сама такая красавица, что ни один из тарпанов не осмелится подойти к ней. Не видел её, а, Баламир? - продолжала смеяться Гульсина. Баламир уже увидел внизу, у самой воды, свою возлюбленную. - Возвращайтесь в стан, красавицы. Я найду вашу сестрёнку, не беспокойтесь! - ответил им егет и кинулся вниз по берегу, где бродила пегая кобыла, а её хозяйка, к которой так стремился этот юноша, сидела на большом камне, у самой воды. Соскочив с коня, он подошёл к ней, тут же вставшей на ноги. - Здравствуй, Айхылу. - Здравствуй, Баламир, - ответила девушка и подняла голову кверху, посмотрев на высокий берег, где стояли и смотрели на них, смущая Айхылу, её сёстры. Те помахали, встретившимся внизу девушке и егету, и поехали дальше, к стану. - Айхылу! Я и не знал, что вы пойдёте с войском! - Ты думал, мы будем прятаться в лесах Тора-тау? - Я знаю, что матери наших дедов и прадедов сражались вместе с мужчинами, в старых войнах с кимаками и гузами. Но ведь это было давно, во времена Большого Перехода башняков и до него. Айхылу, охваченная воинственным воодушевлением, ответила ему: - Да, в те времена наш народ не раз бывал на грани гибели, и сражаться с врагом приходилось всем, способным сидеть на коне. Но сейчас, Баламир, разве не вернулось то время? Разве балабашняки не оказались опять, как бывало раньше, перед угрозой гибели? И опять все, как один, должны взяться за оружие! Баламир знал, что Айхылу права. Это их судьба и им оставалось только принять её. Ничего с этим не поделать, и тревога, граничащая с отчаянием и безысходностью, омрачала разум егета. Он должен сберечь дивное сокровище своего сердца, эту чудную девушку, с которой стоял сейчас на берегу реки. Вдруг что-то произошло. Айхылу застыла, напряжённо ожидая чего-то, и с отчаянием и страхом глядя в глаза Баламиру. Она что-то услышала или почувствовала, – что-то, что было пока недоступно стоящему рядом Баламиру. - Она здесь, - прошептала Айхылу с дрожью в голосе. - Кто?- Баламир тревожно оглядывался вокруг, пытаясь понять причину испуга девушки. - Хранительница. Я ее чувствую: – так же, как и тогда, два года назад. - Не бойся меня, девочка, - раздался спокойный голос из-за её спины. Только сейчас Баламир смотрел туда и никого там не было. На миг посмотрел в другую сторону, на другой берег реки, а здесь уже женщина - в нескольких шагах за спиной Айхылу. Как такое может быть? Как она там оказалась? Айхылу мгновенно развернулась. Баламир вышел вперёд и заслонил её собой. - Хранительницами нас называют люди, на самом деле я – дочь реки. Моё имя – Басаат. Айхылу поняла, что это не та Хранительница, встретившаяся ей на Мелеузе. Но она похоже на ту, как родная сестра, и в ней та же сила, видимая за сиянием её глаз. - Я знаю тебя, девочка, но не удивляйся и не бойся – тебе не стать нашей сестрой, хотя ты подошла бы нам. А этот егет – он тоже бы нам подошёл. Теперь уже Айхылу выступила в перёд, заслоняя собой Баламира. - Нет! - твёрдо и решительно заявила она. - Нет-нет, я говорю подошёл бы, но он не годится, так же, как и ты, девочка. И по той же самой причине. - По какой? - Айхылу почувствовала, что эта женщина может сообщить им нечто важное, определяющее всю их судьбу. - Этого вам знать не надо. Скажу лишь, что вам, связанным неразрывной нитью, суждено всегда быть вместе. Это счастливая судьба, и никому не изменить предназначенного. Всё. О вас достаточно, я здесь не для этого. Мне нужен ваш хан Алтузак. Позовите его сюда: скажите – Басаат, Хранительница Агидели, желает говорить с ним. Баламир и Айхылу сели на своих коней и, то и дело тревожно оглядываясь, стали подниматься вверх, на крутой берег. Оглянувшись с берега ещё раз, они увидели странную картину: Хранительница стоит по колено в воде, и руки её раскинуты в стороны, а голова наклонена вниз, словно она разглядывает что-то в потоке реки. Длинные волосы женщины, концы узкого синего пояса и полы её свободной одежды, украшенной бахромой и множеством свисающих с костюма птичьих перьев и разнообразных подвязок, в виде шнурков и лент, вытянулись влево, к северу, словно под напором сильного ветра, – хотя никакого ветра нет и в помине, – и колышутся, создавая захватывающее впечатление, что все это колыхание повторяет движение потока воды омывающей ноги Хранительницы. Столь необычное зрелище вызвало, у смотрящих на это егета и девушки, головокружительное чувство, что их разум тоже уносится текущей водой, которая странным образом вдруг захватила все их ощущения и всё внимание. В какой-то момент женщина присела, захватила воду горстями и, резко поднявшись, разбрызгала её над собой. Брызги и капли, пойманные лучами утреннего солнца, создали сверкающую радугу – такую яркую, что на миг, показавшийся вечностью, она ослепила Баламира и Айхылу, затмив для них всё остальное. А потом всё закончилось. Наваждение покинуло юношу и девушку: они смотрели с высокого берега на протекающую реку, и всё вокруг было таким, как и всегда. Ничего необычного. Нет и этой женщины. - Куда она подевалась? - спросила Айхылу. - Мне показалась, что она растворилась в воде. - Мне тоже показалась, что, когда вспыхнула радуга, Хранительница сама стала брызгами воды и с ними осыпалась в реку. - Мы должны позвать хана, Баламир. - Да, Айхылу. Едем в стан. И они поехали в лагерь, спеша донести до Алтузак-хана приглашение женщины реки. Вскоре они были в стане, и нашли там хана, разговаривающего о чём-то с одним из своих помощников. Остановившись невдалеке от него, взволнованные гонцы соскочили с лошадей. - Подержи моего Хакаса, Айхылу. - Баламир дал девушке поводья своего коня, а сам направился к Алтузак-хану. - Алтузак-хан, у меня важное известие для тебя. Тот посмотрел на егета, на стоящую за ним девушку и, обратившись к своему помощнику, отпустил его: - Иштуган, я тебе уже всё сказал. Иштуган удалился. - Говори, Баламир. - Я ... вернее мы ...вдвоём..., - юноша обернулся, указав на Айхылу, - были у реки... - он говорил очень взволнованно, всем своим видом давая понять, что произошло нечто чрезвычайное. - Вас послали за мной? - Да, Алтузак-хан. - Где она? - Алтузак знал, что речь идёт о Басаат. - Она была у реки, чуть выше стана; но потом вдруг исчезла, и мы не можем точно сказать, где она, Алтузак-хан. -Ладно, вы оставайтесь здесь: я отправлюсь к реке один. До берега было близко - край лагеря проходил у самой воды - и Алтузак-хан не стал посылать за своим конём, решив пешком дойти до реки. Вскоре он был там. Широкий поток плавно движется к северу, в обрамлении кустов и деревьев. Другой берег сплошь зарос густыми зелёными лесами, которые покрывают до самой вершины и всю Зирган-тау, уходящую в высоту за водным простором Агидели. Осмотрев с высокого берега окружающую местность (хан вышел не к тому месту, где Басаат явилась Баламиру и Айхылу), Алтузак-хан не обнаружил никаких признаков присутствия Хранительницы Реки. Хотя здесь она, наверное, и не появится: вон ниже по течению группа воинов рыбу ловит, а перед ними она не покажется. Это опять сыновья Мусая: те, что наловили рыбы в Мелеузе. Только на этот раз у них остроги побольше. Хорошее занятие, – к тому же повышает воинские навыки. Хана они не замечают, слишком увлечены своей охотой. Вдруг они зашумели, взбудораженные чем-то, и с громкими криками понеслись вниз по течению: – похоже, обнаружили и преследуют особенно крупную рыбу или какое-то животное. Алтузак-хан не смог понять, что именно их увлекло в сторону, прочь от этого места, но он был уверен, что это произошло не случайно. Одна из ив, растущих у берега, была сильно наклонена к реке так, что её тонкие свисающие ветви касались воды, образуя нечто вроде зелёного, колышущегося под воздействием течения, живого занавеса. И вот нижние ветви ивы раздвинулись, совершенно бесшумно, и из образовавшегося просвета вышла женщина. Алтузак её сразу узнал – это Басаат, Хранительница Агидели, и она шла к нему, двигаясь по колено в воде так, словно та не оказывала ей ни малейшего сопротивления. Выбравшись на сухое место и подойдя к Алтузаку, она приветствовала его: - Приветствую тебя, хан балабашняков. - И я приветствую тебя, Мать Басаат. Ты звала меня? - Да, хан, звала, и ты пришёл. Я вижу, ты готовишься к сражениям? - Это так, Хранительница. Ведь ты сама говорила об этом. - Нет, хан, я никогда и никому не говорила готовиться к сражениям – это против моей сути. Я говорила совсем о другом, и ты не понял меня. Мы не вмешиваемся в дела людей. Наша забота – поддерживать равновесие сил, что питают волшебную сеть, раскинутую по всей Великой Черепахе. Моя нить завязана на этой реке, и я забочусь только о ней, оберегая её от чёрных потоков, ослабляющих волшебные узлы. Но есть и светлые потоки – те, что укрепляют и очищают. Один из них привёл сюда дочь солнца Хумай и долина этой реки – ты уж знаешь об этом, хан – обрела небесную благодать, испускаемую чистейшей сущностью этой дочери солнечного света. И я не могу допустить... хан, чтобы Хумай покинула эту землю, а она покинет её, если здесь начнёт литься кровь. - Как же ты это сделаешь, Мать Басаат? Ты сможешь остановить кипчаков? - Нет, это не в моих силах. Но войны бы не было, если бы вы, балабашняки, покинули эту страну. Алтузак-хан задумался. Затем твёрдо ответил: - Мы не можем отсюда уйти: уже и так везде стало тесно с приходом кипчаков. Что стало с олобашняками и гузами? Кем они стали сейчас, когда оставили свои земли? Мы не хотим повторить их судьбу. - Я знала это, гордый хан балабашняков. Смерть в битве ты предпочитаешь жизни рабов. Что ж, в этом кроется и другая возможность, по-настоящему достойная. - Женщина замолчала и стала внимательно изучать лицо Алтузак-хана. Затем спросила: - Ты знаешь древнее предание о Тогуре? Алтузак хан, конечно же, знал легенду о Тогуре, последнем хане народа даихов. - Это был великий хан даихов, - сказал Алтузак. - Он со своей последней сотней воинов остановил тысячное войско гуннского хана Фалита. Все они погибли, но не пропустили гуннов через реку Джаик. Хранительница печально, с каким-то сожалением, улыбнулась. - Вот во что предания людей превратили настоящее чудо, прямое, не сокрытое влияние небес: – в подвиг обречённых воинов. Это действительно был великий подвиг Тогура и остатков его войска, но это не всё. В тот день они встали на южном берегу Джаика, чтобы не пропустить гуннов через реку и дать возможность своему народу укрыться на севере, в горах Урала. Перед этим они попрощались со своими родичами и друг с другом: они знали, что это – последний день их жизни на земле. Тогур-хан и лучшие его воины решили задержать, ценой своей жизни, продвижение гуннов и дать возможность сородичам уйти дальше. И вот они заняли берег Джаика, ставшей их безымянной рекой, и приготовились к смерти, открыв, таким образом, свой дух небесам. А дух, отрешившийся от всего земного и устремлённый к небу, слышим там и всегда находит отклик. Их последнее стремление – не пропустить врага через Джаик – было свободным от страхов и забот и поэтому без труда слилось с духом небес и стало с ним единым целым. И, в самый разгар битвы, само Небо открыло перед ханом Фалитом врата нижнего мира и душа его была увлечена туда Эрликом, владыкой подземного царства. Гунны видели лишь, что их великий военачальник упал; они подхватили его бездыханное тело и сразу же покинули поле сражения. Это было чистое влияние Неба, Алтузак-хан, – влияние, которое всегда сопутствует тем, кто, отрекаясь от всего земного, открывает ему своё сердце. Алтузак-хан с огромным вниманием слушал Хранительницу. И начал понимать, к чему она клонит. - Ты думаешь, я должен поступить как Тогур много столетий назад? - Да, Алтузак-хан. - Но ты уже знаешь, что мы не уйдём отсюда, значит, нам всё равно придётся сражаться, великая Мать. Будут кровопролитные битвы и, как ты сказала, Хумай покинет эту страну. А ведь для тебя главное, чтобы она осталась здесь. - Да, хан балабашняков, для меня это главное. Гибель многих людей нарушит покой небесной птицы, и она улетит, не желая оставаться на земле, где льётся кровь. Если только до этого она не привяжется к вам... - Такое возможно, Хранительница? - удивился Алтузак. - Возможно всё, хан. Хумай выбрала вашу страну местом своего пребывания, а она не неблагодарная гостья. И если вы, балабашняки, отдадите ей часть своих истоков, она примет ответственность за вас и поможет вам – вернее тем из вас, кто выживет в войне, ведь в битвах она, птица мира и благополучия, не помогает никому. И если кто-то из вас останется на этой земле, то и она будет здесь, отвечая благодарностью за отданную вами ей часть своих истоков. И всё здесь расцветёт по-прежнему, и наполнится светом небес. Но для этого вы должны оставить эту землю за собой. И вот в этом, Алтузак-хан, вам и поможет тот месегут. Алтузак-хан сказал: - Их всего четверо, Мать Хранительница. Но, мне кажется, их станет больше, а кипчаков, наоборот, меньше, если я всё правильно понимаю. Ведь их хан Иргиз не знает, и не готов к тому, что здесь Урдей. -Ты правильно всё понимаешь... - Но объясни мне, Хранительница Агидели, что значит отдать Хумай часть наших истоков. Я всего лишь глава рода и племени, а не шаман и смысл твоих слов мне недоступен. - Истоки вашего духа, балабашняки – это прародители ваших родов. С этого дня, хан, ты должен почитать Хумай не меньше, чем почитаешь священного Тарпана. Ты должен просить Хумай позаботиться о детях Тарпана и оказывать всяческое уважение и преклонение, то есть отдавать ей часть истока своего духа. Сегодня же я велю всем шаманам ваших родов делать то же. - А у нас хватит времени, великая Мать? - выразил тревогу Алтузак-хан. - Времени всегда столько, сколько нужно, следует лишь осознать это. Ты не должен сомневаться: открой сердце небесам – вспомни, что я говорила о Тогуре. Когда ваши истоки откроются Хумай, и если она примет их – вам будет дан знак. - Какой? - Этого никто не может знать. Может быть, ты или кто-то из шаманов увидите это во сне; может священный лебедь пролетит над твоим станом, и сбросит перо в твои руки. А может – и это будет высочайшим благодеянием на много поколений – с небес опустится золотое перо волшебное, и станет сильнейшим защитником. Но, когда это произойдёт, ты будешь знать всё без тени сомнения. А теперь всё, хан, возвращайся к своим. - Прощай, Хранительница Басаат, - сказал Алтузак-хан и, повернувшись, зашагал к своему стану…
Миновало две луны, проведённые балабашняками в тревожном ожидании. Наступила осень и пришли первые холода... Балабашняки готовились зимовать в лесах у Тора-тау, а их войско стояло на левом берегу Агидели, напротив Зирган-тау. К западу от Агидели, в просторных степях с редкими лесами, стало безлюдно... Хмурое небо было затянуто серыми, казавшимися тяжёлыми и совершенно неподвижными, тучами. Во все стороны, от горизонта до горизонта, раскинулся унылый осенний пейзаж: бурая, потемневшая степь, перемежающаяся обнажившимися лесами с голыми, скинувшими листья, деревьями. Мрачной и неприветливой казалось эта страна, уже испытавшая первые морозы приближающейся зимы. Небольшая река несла свои серые, цвета свинцового неба, холодные воды через этот край. Вдоль этой реки, по её правому берегу, двигалось на север вторгшееся с далёкого юга, из Степи, большое войско, в полторы тысячи всадников. Шедший иногда мелкий, колючий снег заставлял воинов поглубже натягивать шапки и поплотнее кутаться в свои меховые и войлочные одежды, поверх которых у многих из них были надеты металлические кольчуги и шлемы. Большинство их остроконечных пик, направленных к серому небу, было украшено густыми конскими хвостами, а во главе войска, рядом с их предводителем, один из воинов держит семихвостое знамя с чёрным конским хвостом под острым наконечником. Хотя кони и рвутся пуститься вскачь, всадники, повинуясь своему предводителю, сдерживают их порыв и войско двигается шагом – земли вокруг неизведанные и следует соблюдать разумную осторожность. Появились разведчики и сообщили, что впереди, в небольшой роще, стоит одинокая юрта. Разведчики доложили предводителю, что мужчин и верховых лошадей возле неё нет, и живёт там, вроде бы, всего лишь одна женщина. Вскоре войско было уже в той роще и авангард его, во главе с предводителем, остановился широким полукругом перед юртой. За авангардом встало и всё остальное войско. Юрта казалась очень старой и была покрыта не войлоком, как принято у степняков, а звериными шкурами. Вокруг неё кольцом располагались вертикально вкопанные в землю шесты, с насаженными на них черепами животных: медведей, лошадей, быков с длинными, изогнутыми рогами, также шесты были украшены разноцветными лентами и лисьими и волчьими хвостами. Неподалёку бродила, сама по себе, небольшая отара коз и овец, принадлежащая, видимо, хозяйке юрты. Сама хозяйка стояла возле входа в жилище и внимательно рассматривала непрошенных гостей, остановившихся перед её домом. Это была ещё не старая женщина, довольно высокого роста и одетая в меховые одежды, расшитые пёстрым, очень ярким орнаментом. Взгляд её был ясным и пронзительным, и совершенно не выдавал никакого беспокойства или страха. Было ясно, что это не простая женщина. - Что ты делаешь здесь одна? - обратился к ней с вопросом предводитель вторгшихся воинов. - Кто ты такая и где твои сородичи? - Я - женщина этой реки, и род мой везде, даже там, откуда явились вы, кипчаки, - был ответ на кипчакском, родном для пришельцев, языке. -Ты с юга? Из страны кипчаков? - Нет, но я бывала и там... - Как называется эта река и кому принадлежат земли здесь вокруг? Иштэкам? - Река эта - священный Ашкадар, Светлая Вода. Здешние земли, так же, как и всё остальное, принадлежат лишь небу и подземным мирам, и более никому; а уж меньше всего – людям, кем бы они себя не возомнили. Тебе бы следовало это знать. Даже сама дочь небесного царя может пребывать здесь лишь на правах гостьи. - Ты ошибаешься, женщина. Я один из великих ханов страны кипчаков, моё имя – Иргиз, и я говорю тебе: земли эти будут принадлежать мне и моему народу. Женщина опустила голову, затем вдруг резко подняла её и устремила пристальный взгляд на воина, сидящего на коне рядом с ханом Иргизом. - А земли месегутов тоже принадлежат кипчакам? - неожиданно спросила она, то ли у Иргиз-хана, то ли у этого воина, который чуть заметно вздрогнул от этого вопроса, заданного на чистейшем языке месегутов, похожим на кипчакский. - Ты, я смотрю, всё знаешь, женщина, - удивился хан. - Этого воина зовут Кошбатыр и он из рода месегутов, который покорился мне, склонившись перед моим могуществом. Кошбатыр – один из лучших вождей войска Урдея, хана месегутов, убитого саксынами в давней войне. Я принял его в своё войско и он верно мне служит, как и многие его соплеменники. Теперь они – мои подданные. - Возвращайся на юг, хан карагаев. Боги войны успокоились, а их шаманы перестали внушать каганам востока жажду завоеваний. Пришло время мира, хан, зачем ты явился сюда? Там на юге, в большой Степи, саксыны и сарысыны двинулись на запад, за Идель и вам, карагаям, хватит земель на берегах Джаика и его притоков. Возвращайся туда, хан. Иргизу не понравились слова этой странной женщины. - Не смей указывать мне, что делать! Взоры стариков нашего народа направлены сюда, на север. Мы ищем новую родину, и я решил, что она будет здесь! - Нет, кипчак, этого не будет. Это место не для вас. Повторяю ещё раз: ваше место сейчас на юге. - Я же тебе сказал, не смей указывать мне, женщина! - рассвирепел Иргиз-хан. Нисколько не испугавшись, женщина спокойно, медленно произнося слова, сказала презрительно: - Ты очень глуп, хан кипчаков. Убирайся назад, в свои выжженные степи... - Кошбатыр, убей её! - гневно приказал Иргиз-хан. Женщина не выразила никакой тревоги и продолжила стоять совершенно спокойно, устремив сверкающий сталью взгляд на Кошбатыра. - Она великая знахарка, разве ты не видишь, хозяин? Её защищают духи этих мест, мы не должны ссориться с ними. - Я сказал: убей её! - повторил Иргиз-хан. Кошбатыр покорно склонил голову, в знак согласия, и двинул коня вперёд, вынимая свой меч. Продолжая стоять на месте, женщина вдруг резко и громко выкрикнула какое-то слово. Что это было? Что это за слово, пришедшее из древних, сокрытых непроницаемым мраком, времён. Всех, услышавших его, пронзила дрожь. Конь Кошбатыра в ужасе вздыбился, чуть не сбросив седока, а затем начал пятиться назад, совершенно не слушая своего хозяина. Один из кипчакских воинов, повинуясь взмаху руки хана, достал из-за спины лук и заправил в него стрелу. Женщина не двигалась до последнего момента, спокойно наблюдая, как этот воин трясущимися руками наводит на неё своё оружие. Лишь в момент выстрела произошло то, чего ещё никто из этих опытных воинов никогда не видел: женщина, в одиночестве бросившая вызов их могучему, непобедимому хану, шагнула левой ногой в сторону и, развернувшись вполоборота, левой рукой, мелькнувшей с быстротой молнии, схватила на лету пущенную в неё стрелу, не отрывая при этом взгляда от перепуганного лица стрелка. В следующий миг женщина очень быстро развернулась и скрылась в своём жилище. - Разрушить здесь всё! Принесите мне голову этой мадьярской колдуньи! - приказал Иргиз-хан своим встревоженным воинам, охваченным суеверным страхом. Но, всё же, своего грозного повелителя они боялись больше и не посмели ослушаться. Сперва с опаской, а затем всё более распаляясь, воины начали ломать ограду небольшого загона, примыкающего к юрте. Уничтожив ограду, принялись сшибать шесты с черепами, стоящие вокруг юрты. Резко усилился ветер. К тому времени, когда упал, переломанный с треском, последний шест, разыгралась уже настоящая зимняя вьюга, заметающая разгоряченных разрушителей снегом, залепляющим глаза и уши, и колющим кожу лица. - Убейте её! - кричал Иргиз-хан сквозь завывающую метель. - Повалите юрту и убейте её! Повалив юрту, воины начали протыкать её мечами и пиками. Вьюга стала ещё сильней – поднялся настоящий ураган. С громким, оглушительным треском вдруг рухнули два сухих дерева, не устоявшие перед сильным ветром и чуть не придавившие самого хана, конь которого едва успел отскочить в сторону. - Её здесь нет, великий хан! - доложил один из воинов. - Юрта была пуста! Хан направил коня вперёд, прямо на поваленную и уже разорванную в клочья его людьми юрту. Потоптавшись по ней копытами своего коня, он стал смотреть вокруг. Сильный снежный ветер, дувший до этого попеременно со всех сторон, так же внезапно, как и начался, прекратился. Сразу за юртой проходил овраг с растущим на его склонах кустарником, теперь по-зимнему голым. Овраг был небольшой: так, что человек не смог бы уйти по нему незамеченным. Иргиз-хан подъехал к его краю. И смог разглядеть, на другом его берегу, притаившуюся, в занесённых снегом кустах ивняка, внимательно разглядывающую его рыжую лисицу. Появилось ощущение, что её нужно обязательно убить, пока ещё не поздно… Поздно для чего? Сейчас не до раздумий. Хан быстро достал свой лук, изготовленный лучшим мастером далёкого Отрара, и, натянув тетиву, прицелился в неподвижную лисицу. Цель была близка и Иргиз, как отличный стрелок из лука, не мог промахнуться. Но, когда он перед самым выстрелом, как обычно чуть сильнее натянул тетиву, она вдруг лопнула, больно хлестнув его по лицу. Стрела, вместо того, чтобы принести верную смерть лисице, упала у ног коня непобедимого хана карагай-кипчаков. А лисицы уже не было видно... Через некоторое время войско, оставившее в почерневшей роще, на берегу Ашкадара, лишь разрушенные обломки на месте, где стояло одинокое жилище, продолжало свой путь на север... На следующий день один из отрядов разведчиков, рыщущих по окрестным землям, вернулся с востока, и его предводитель прямиком направился к своему хану, спеша сообщить важную весть. - Великий хан, мы нашли иштэков! - Кочевье? - Нет, великий хан, войсковой стан. Они стоят лагерем на восток отсюда, на берегу реки у подножья большой горы. - Военный лагерь? Сколько их там? - Не меньше тысячи, великий хан! Но это всё, кого они смогли собрать – потому что среди них даже женщины. Иргиз-хан, остановив своего коня, посмотрел на восток: волнистая степь уходит вдаль, обрываясь неровным горизонтом, за который уносятся, подчиняясь осенним холодным ветрам, серые неприветливые облака, заполняющие всё небо. Значит, иштэки там. Иргиз хан, конечно же, понимал, что им известно о приходе кипчаков. И за те три дня, что они двигались по этим землям, он не удивлялся, что их нигде не видно – ясно, что они где-то укрылись. Но то, что они успели за это время собрать войско, встревожило его. Слишком быстро это произошло. А ведь ни разведчики, ни сам Иргиз, ни разу не видели сигнальных дымов – обычного средства сообщений людей, в чью страну вторглись чужеземцы. Значит, эти иштэки были готовы заранее и ждали прихода войска карагаев. Но откуда им это было известно? Иргиз-хан так и не сумел дать самому себе ответ на этот, очень важный, вопрос. - Далеко до их стана? - спросил он у разведчика. - Мы выехали оттуда в начале дня, после того, как всю ночь и всё утро наблюдали за лагерем. Иргиз-хан обратился к своему окружению: - Идём на восток. На ночь остановимся за теми холмами. ... А за несколько дней до этого балабашняки уже узнали о приближении кипчакского войска, превосходящего их по численности. Эту тревожную весть принёс гонец дозорного отряда, наблюдающего за землями, с юга примыкающими к истоку Ашкадара. Уже на следующий день все воины балабашняков были в войсковом стане у Зирган-тау. Алтузак-хан не спешил нападать на врагов, как поступил бы в обычных обстоятельствах. Кипчаков полторы тысячи – больше, чем балабашнякских воинов, и они все опытные, закалённые в многолетних войнах, умелые войны. Хотя и не это тревожило Алтузака. Ведь балабашняки, всё-таки, на своей земле и каждая речка, и каждый холм будут им подмогой в этой войне. Пришедших кипчаков изгнать будет можно, но это, скорее всего, не всё их войско. Вслед могут прийти и другие. Значит, этих надо разбить так, – без потерь для себя – чтобы остальные не осмелились сунуться на эту землю. Однажды утром стан был взбудоражен таинственным, встревожившим всех событием: – из степей, не замеченная никем из дозорных, явилась таинственная женщина, возникшая словно из ниоткуда. Она была совершенно одна и пришла пешком, и то, что её никто не заметил, встревожило балабашняков. Кто она такая и с чем пришла? Женщина, держа в руке кипчакскую стрелу, двигалась к центру стана, к ханскому шатру, ступая спокойно и невозмутимо, с уверенным видом хозяйки. Алтузак-хан, увидев её, сразу отметил сходство с Басаат, Хранительницей Агидели, – в глазах этой женщины тот же свет, таящий в себе силу древних знаний, и весь её вид такой же величественный и исполненный силы духа: – она явно одна из Хранительниц. Выйдя навстречу гостье Алтузак-хан почтительно обратился к ней: - Мы приветствуем тебя, Хранительница. Моё имя Алтузак, я – хан балабашняков, почитающих своих прародителей и священную Хумай. Чем, скажи нам, Хранительница, заслужили мы великую честь принимать тебя в наших шатрах? - Моё имя Анкай, я – дочь Ашкадара. Хан, ты должен внимательно выслушать меня. Вам, я думаю, известно, что войско кипчаков уже у Ашкадара? Вот одна из их стрел, - сказала женщина и бросила стрелу к ногам хана. - Да, мы наблюдаем за ними. - Сегодня они повернули сюда - их разведчики нашли ваш стан. Алтузак-хан, глядя на гостью, произнёс: - Но ты, Мать Хранительница, здесь не для того, чтобы сообщить нам это... - Нет, об этом тебе скоро сообщат твои разведчики. Я же лишь выполняю повеление моей старшей сестры, дочери Агидели. Вчера я разговаривала с кипчаками, и внесла семя раздора в их войско. - Женщина замолчала и стала оглядываться вокруг, словно ища кого-то среди стоящих, вокруг них с ханом, воинов. Остановив взгляд на группе четверых месегутов, она продолжила: - Кошбатыр дрогнул, когда я коснулась нити, связывающей его с прошлым – она очень прочна. - Кто такой Кошбатыр? - спросил Алтузак-хан. - Он месегут? Ему ответил Кодебек, шагнувший вперёд: - Кошбатыр – это один из лучших воинов всего месегутского ханства, Алтузак-хан. - И обратился к женщине: - Ты разговаривала с ним? - Нет, месегут, я лишь пробудила его сердце. Он в смятении. Женщина повернулась к западу и стала внимательно изучать местность. Рассмотрев, всё, что ей было нужно, она решила: - Вон... та гора, хан... к юго-западу, - сказала Анкай и указала туда рукой. - Завтра утром четверо месегутов должны быть там. Теперь всё, я ухожу... И Анкай, Хранительница Ашкадара, не сказав больше ни слова, зашагала на запад, в сторону своей реки...
Тревожное беспокойство, наконец-то, покинуло хана карагай-кипчаков Иргиза: месторасположение и количество иштэков выяснено – противник обрёл очертания, а это уже первый шаг на пути, ведущем к победе. Иштэков меньше, и они собрали в своё войско всех: вчерашних мальчишек и девчонок, никогда не державших в руках боевых мечей и пик, и стариков, силы которых едва хватит, чтобы натянуть тетиву тугого лука. Разбить их будет легко... Двинувшись от Ашкадара на восток, кипчаки вечером достигли маленькой реки Сухайлы и, переправившись через неё, остановились на ночлег. До лагеря иштэков меньше дня пути. И они знают о приближении кипчаков, и следует в любой момент ожидать их нападения. Но кипчаки – живущие войной уже много лет – опытные воины и застать их врасплох не удастся, – и поэтому в их сердцах не было страха, когда они расположились на берегу чужой им реки, зная, что хозяева её рядом. В поход, в этот северный край, Иргиз-хан взял лишь пятнадцать отборных сотен своих воинов – меньше половины общего числа боеспособных мужчин своего племени. Из них три сотни – месегуты, ставшие служить ему после разгрома гузского войска и гибели хана месегутов Урдея. Они хорошие воины, а их предводитель Кошбатыр – один из лучших военачальников и Иргиз-хан доволен, что он служит ему, а не какому-нибудь другому хану. Правда он, Кошбатыр, всё никак, что-то, не придет в себя после встречи с той финской (или мадьярской?) ведьмой, вызывающей духов. А ведь она их всех тогда напугала. Сам Иргиз-хан еле сумел скрыть охватившую его дрожь после всего, что она там проделала. Выкрикнутое ею слово... наверное, имя какого-то древнего демона..., поднявшийся ветер, поваливший прямо на него два дерева (спасибо коню, успевшему отскочить в сторону), пойманная рукою стрела, совершенно непонятное исчезновение её из юрты, а самое странное – что более всего поразило Иргиза – лисица в кустах за оврагом, смотрящая на него глазами той ведьмы. Теперь он был уверен, что это была сама колдунья – неспроста же шёпот предков, тотчас возникший в его голове и которого нельзя было ослушаться, велел ему убить эту тварь. Кошбатыр, как заметил Иргиз-хан, утратил покой после той встречи. Его поразили слова женщины, сказанные на языке месегутов. Вопрос о землях месегутов, заданный ею, казалось бы, хану, на самом деле был обращён прямо к нему, Кошбатыру и, подобно стреле, выпущенной из лука метким стрелком, угодил в старую, давно зарубцевавшуюся, как он думал, рану. В тот момент душа его встрепенулась отчаянно, разбуженная словами и пронзительным взглядом женщины, и он, впервые за много лет, ощутил настоящую боль... Но это была не телесная боль. Глаза той женщины... В них Кошбатыр увидел глаза своей давно умершей матери, и далёкое-далёкое воспоминание всплыло с невероятной ясностью и унесло его в раннее детство... Берег Илека. Маленький Кошбатыр поднимается с матерью на вершину кургана. Ему тяжело: он устал и хочет есть, и просит мать вернуться вниз, к стану. Но она продолжает вести его к вершине. Маленькому мальчику страшно: на вершине кургана он видит всех своих сородичей с печальными, хмурыми лицами. Многие плачут. Здесь лежат пятеро убитых в бою воинов, и среди них его, Кошбатыра, отец. Испуганный мальчик начинает плакать и кричать, а мать успокаивает его, хотя и в её глазах виден влажный блеск еле сдерживаемых слёз. А потом, весь вечер и часть ночи, пока сон не сморил его, маленький Кошбатыр смотрел, как люди танцуют исступлённо, в мерцающем, дрожащем свете полыхающих огромных костров, и поют, восхваляя погибших воинов, уплывающих по безымянной реке. И яростней всех извивалась в танце, и исходила воплями в песне смерти, его мать, чьей опорой теперь должен стать Кошбатыр. И сегодня, у чужого ему Ашкадара, во взгляде той знахарки он вновь увидел глаза своей матери – такими, какими они были в ту далёкую ночь. А на следующий день мать рассказывала ему о его отце и его деде, о его прадеде и всех его предках до самых древних времён, называя всех по именам. И он запомнил их всех, чтобы когда-нибудь самому рассказать о них своим детям. Но этому не бывать никогда... Нет больше народа месегутов и он, Кошбатыр – слуга кипчакского хана и дети его, если они у него будут, вырастут кипчаками. Кошбатыр давно смирился с этим, но всё же... голос матери, называющей ему имена его предков, лишил его покоя. И эту ночь он не спит, глядя в темноту юрты открытыми глазами. Перед его взором отблески костров той горестной ночи, а в ушах его звучат месегутские песни, которыми провожали его отца.
Отправлено: 20.07.12 17:24. Заголовок: 10. Недобрый знак С..
10. Недобрый знак
С рассветом войско кипчаков продолжило движение на восток, готовясь к неизбежной уже схватке с иштэками. Вдали показались горы. Над одной из них, ближайшей к ним и очень правильной формы, поднимались два столба густого дыма. Пришельцы из Степи поняли, что этот дым – сигнал иштэкских дозорных, говорящий об их, кипчаков, приближении. Этой горой была Зирган-тау. Через некоторое время стал виден, открывшийся с возвышения, на котором оказались Иргиз-хан и его воины, стан иштэков, расположенный на самом берегу широкой реки, за которой сразу поднималась заросшая лесом гора. Кипчаки продолжали двигаться вперёд. Оказавшись на широкой равнине, перед самым станом балабашняков (в Большой Степи именуемых иштэками), выстроившимися в боевой порядок, Иргиз-хан остановил своё войско, подняв правую руку. Военачальники, готовые к бою, ждали его решения. Иргиз-хан обратился к ним: - Иштэков чуть больше тысячи, меньше, чем нас. И напав на них, мы без труда опрокинем их и сметём в ту реку. Его первый военачальник, Арслан, командующий отрядом в пять сотен воинов, заметил: - Не заманивают ли они нас в засаду, великий хан? Здесь много холмов и оврагов – среди них могут прятаться и другие иштэки. - Ты прав Арслан. Надо быть осторожными: начнём постепенно. Нападём с трёх сторон, чтобы никто из них не ушёл. Кошбатыр? - Слушаю, великий хан. - Та гора к югу отсюда, видишь её? - Да, повелитель, - ответил Кошбатыр, внимательно всматриваясь в гору, указанную ему ханом. Ничего подозрительного там видно не было, но кто знает? - Двинешься со своими месегутами к ней, но не на саму вершину. Туда вышлешь разведчиков: посмотреть, нет ли за ней засады. Оттуда, с юга, по моему сигналу нападёшь на иштэков, начав битву первым. Но если за горой засада – сразу отходи на запад, чтобы растянуть их. А я отсюда решу, что делать дальше. - Я понял, великий хан. - Арслан, ты нападёшь с севера, сразу же после Кошбатыра. Понял? - Да, великий хан. Мы набросимся на них, как львы. Ты будешь доволен. Иргизу понравился его ответ. - Хорошо, Арслан. А я нападу с центра, и мой удар окончательно опрокинет иштэков. Кошбатыр, - хан поднял руку, - начинай. - И хан махнул рукой в направлении горы, о которой он говорил. Три сотни месегутов, во главе с Кошбатыром, двинулись к югу. Чуть позже от войска отделился полутысячный отряд Арслана и направился в противоположном направлении, чтобы оказаться с северной стороны войска иштэков. Глядя вслед удаляющимся месегутам, Иргиз-хан, почему-то, начал испытывать смутное беспокойство. Вид горы, к которой они двигались, вдруг начал внушать тревогу Иргизу. Потом ему показалось, что какое-то рыжее пятно мелькнуло на вершине этой невысокой горы. С того места, где находился хан кипчаков, нельзя было рассмотреть, что это, но Иргизу показалось, что он узнал его. Он вздрогнул, когда с неожиданной ясностью, охватившей его сознание, вдруг понял: это – та самая лисица! Что делает здесь эта тварь? Вчера она упомянула о землях месегутов, и вот сейчас эти самые месегуты направляются прямо к ней. Что замышляет эта ведьма? Это ведь точно она – Иргиз-хан чувствовал это без малейшего сомнения. - Назад! - закричал хан, поняв, что всё начинается не так. - Верните их назад! - Голос его был страшен. Затем он прошептал еле слышно: - Плохой знак... нехорошо. Оба отряда, повинуясь новому указанию, повернули назад и стали возвращаться… - Кошбатыр, - сказал Иргиз-хан, когда Кошбатыр вернулся и подъехал к нему, - я изменил своё решение: начнёшь не с юга, а с севера. С юга, после тебя, нападёт Арслан, а я, так же, нападу последним, в центр их войска. Начинай, Кошбатыр: проложи путь нашей победе. - Да, великий хан. Месегуты начинают битву. Когда Кошбатыр удалился, Иргиз-хан повелел вернувшемуся также Арслану: - Арслан, с юга начнёшь ты. Подойди к той горе и, когда будешь готов, Кошбатыр нападёт. Потом я дам знак тебе. Но первым делом, слушай внимательно, Арслан, отправишь одну сотню на вершину горы – пусть поднимутся туда и, если кого-нибудь там увидят, пусть убьют всех, кто там окажется. Отправь сотню прямо отсюда, а сами поезжайте следом, но на гору не поднимайтесь – готовьтесь к нападению на иштэков. Всё, начинай, бесстрашный Арслан. - Я всё понял, великий Иргиз-хан. Всё будет, как ты повелел. Пять сотен воинов двинулись к югу. Арслан отдал распоряжение одному из предводителей, и тут же сотня всадников устремилась вперёд, к горе. Арслан вёл своих воинов туда, куда ему было указано ханом. Что заставило повелителя изменить первоначально задуманное? Это недобрый знак. Он может означать, что Иргиз-хан не готов по-настоящему к битве. Но он, Арслан, должен выполнять то, что ему поручено не поддаваясь никаким сомнениям. Кошбатыр, в это время, вёл три сотни своих месегутов к северо-востоку, чтобы, сделав крюк, обрушиться на иштэков с севера. Он был в недоумении: почему хан изменил своё намерение? С этого не начинают сражение – это плохой знак. Но нельзя подвергать сомнению решения повелителя, иначе будет ещё хуже. Поэтому Кошбатыр отбросил всякие предчувствия и целиком посвятил себя подготовке к начинающемуся сражению. Очень скоро месегуты оказались с северной стороны иштэкского войска и остановились там, готовые к бою. Кошбатыр и все его воины, разгорячённые, как бывало перед любой битвой, в нетерпении ожидали сигнала. Отсюда они уже видели серьёзные, нахмуренные лица иштэков.
Когда из-за горизонта, с запада, появилась ощетинившееся копьями войско кипчаков, балабашняки уже были готовы. Что будут делать пришельцы из Степи? Кинутся сразу в битву сметающей лавиной или остановятся, чтобы оценить положение? Но вот они остановились вдали. Их полторы тысячи и их грозный, воинственный вид внушает башнякам серьёзные сомнения в способности выстоять. Все кипчакские воины – взрослые, сильные мужчины в расцвете сил, закалённые в многочисленных войнах и превосходно владеющие своим оружием. Войско балабашняков состоит из шести групп, по числу родов, а их предводители, батыры и тарханы, собрались возле Алтузак-хана. Они, готовые к битве, ждали дальнейших действий кипчаков, внимательно следя, при этом, за горой, на которую ещё с рассветом отправились месегут Урдей и его спутники. Никто не знал, что должно там произойти (хотя Алтузак смутно догадывался). Вот три сотни кипчаков выдвинулись к югу, в направлении той горы. Но это, видимо, не потому, что они знают о находящемся где-то там потомке месегутских ханов, а, скорее, для того, чтобы совершив обходной манёвр, напасть на башняков с юга. - Они нападут с трёх направлений, - сказал Алтузак-хан. И тут же, как бы в подтверждение его слов, от войска кипчаков отделился полутысячный отряд и направился к северу. Старый Аккош-батыр, глава воинов рода Беркута, предложил: - Алтузак-хан, давай нападём на них сейчас: не дадим им осуществить задуманное. Его поддержал Бурихан-батыр, предводитель воинов родов Ночного Оборотня и Хозяина Вод: - Если мы нападём первыми, Алтузак-хан, то нарушим их намерения. Когда им придётся прикрываться щитами, вместо того, чтобы натягивать луки, их разум упустит серебряную нить: кипчаки не будут знать, что делать. В этом наша возможность, Алтузак-хан. - Нет, батыры, - ответил им Алтузак-хан. - Не забывайте о Хранительнице Анкай. Пусть они дойдут до той горы. Внезапно кипчаки, двигающиеся к горе, развернулись и направились назад. Что это значило? Они что-то обнаружили на той горе? Развернулись и стали возвращаться и те, что двигались на север. Что заставило их изменить планы? Теперь оба отряда, получив, видимо, новые указания, направляются в противоположных направлениях. Те три сотни, что двигались к горе, заходят теперь с севера. - Это не кипчаки, Алтузак-хан, - сумел узнать их Бурихан-батыр. - Это месегуты. Алтузак-хан встревожился. Предводитель кипчаков не пустил месегутов к той горе – он что-то почувствовал? Но как он мог хоть что-то заподозрить? Теперь они движутся в другую сторону и, когда начнётся битва, могут даже не узнать, что там, на той невысокой горе (скорее просто кургане) - хан месегутов Урдей, их истинный вождь. Воистину, нечеловеческое чутьё у кипчакского хана. Вскоре месегуты остановились, достигнув, напротив северной стороны войска балабашняков, удобной позиции для нападения. Их кони, предчувствующие битву, оглашают окрестности ржанием и всадники с трудом сдерживают их порыв. Ещё не настало время – их товарищи, направляющиеся на юг, ещё не готовы. От тех воинов, что двигались к горе, вырвалась одна сотня и быстро устремилась вперёд. Похоже, что они собираются проверить гору. Алтузак-хан понял, что наступает очень важный момент. - Приготовиться! - предупредил он своих воинов, вскинув кверху руку, держащую сверкающий меч. Одновременно с этим и Белес, бывший рядом с ханом, поднял шестихвостое знамя, призывающее балабашняков к готовности. Кипчаки приблизились к горе, а их передовая сотня уже начала подъём по её склону. Алтузак-хан посмотрел направо, на север, на стоящих там и готовых к нападению на него месегутов и решил, что пора. - Вперёд, башняки! Владыки неба и духи наших отцов с нами! - закричал хан балабашняков и все его воины, во главе с ним, устремились к юго-западу: на кипчаков, находящихся у горы, указанной вчера Хранительницей. Сотне кипчаков так и не удалось достичь вершины этой проклятой горы. Они уже почти взобрались на неё, оставалось совсем чуть-чуть, и уже открывался вид за нею, и... вдруг они замерли, как вкопанные. Из высокой травы, по ту сторону вершины, поднялись, словно появившись из-под земли, два человека. Это были седые старики в просторных одеждах из волчьих шкур и опирающиеся на деревянные, разукрашенные цветными полосами, изогнутые посохи. Волчьи головы, с торчащими ушами украшали головные уборы старцев, а шкуры, заканчивающиеся мохнатыми хвостами, свешивались серым мехом по спинам этих странных людей. Хранители Степи!? И сразу двое!? Встреча с Хранителем – редчайшее событие, не с каждым человеком случающееся за всю его жизнь. А тут их сразу двое! За ними появилась и женщина – та самая, что они встретили вчера на Ашкадаре. Она тоже Хранительница? Кипчаки начали пятиться, не осмеливаясь повернуться спиной к Хранителям, начавшим медленно двигаться в и сторону. А затем, немного придя в себя, развернулись и помчались, не оглядываясь, назад, тем более, что Арслан-батыр давно уже подаёт им знаки, повелевающие вернуться. А с востока на них неслось, с громкими криками, всё тысячное войско иштэков. Пять сотен воинов Арслана, развернув коней, помчались на запад, как велел Иргиз-хан, чтобы увлечь за собой и растянуть иштэков. Если они бросятся преследовать Арслана, то справа от них окажется Иргиз-хан, а сзади месегуты Кошбатыра, который уже получил знак хана напасть на иштэков. Иргиз-хан удовлетворённо улыбался, наблюдая за удачным началом сражения: иштэки, сломя голову, несутся прямо в ловушку. Сзади их начал догонять Кошбатыр: – пусть подойдут поближе, тогда надо будет дать знак Арслану развернуться и вступить в битву, а затем, когда и месегуты нагонят иштэков, и самому нанести завершающий удар. Балабашняки скачут, устремившись за отходящим на запад врагом, приготовив луки и направив вперёд свои пики; копыта их коней сотрясают мёрзлую степь, разбрасывая вокруг комья земли и грязного снега. Они выкрикивают имена священных прародителей, укрепляя тем самым свой дух и свою решимость биться с врагом не жалея жизни. В этой бешеной скачке, ведущей к славе или к смерти, Баламир стремится сместиться правее, поближе к воинам рода Красной Волчицы, где находится Айхылу. Он видит её среди плотного строя молодых женщин и девушек: Айхылу скачет на своей пегой лошади, держа поводья в правой руке и отставив вбок левую, в которой зажаты лук и заправленная в него стрела, готовая к полёту, как только кипчаки окажутся в пределах досягаемости башнякских стрел. Алтузак-хан понимает, что вскоре преследуемые должны будут развернуться и тогда башняки окажутся в очень уязвимом положении, между трёх вражеских отрядов. Если в ближайшее время ничего не произойдёт и не воспрепятствует этому – то это будет последний день народа балабашняков. И останется только достойно погибнуть в бою, совершив последний подвиг во славу предков, и о котором... некому будет уже рассказывать. Но то, чего Алтузак, хан башняков, так долго, мучительно терзаясь неопределённостью, ждал, случилось. Проезжая мимо горы, в спешке покинутой кипчаками, Алтузак-хан посмотрел налево, на её вершину и увидел, как с той стороны выскочили, на своих конях, четверо месегутов. И они остановились на вершине горы, с высоты взирая величественно, словно небесные воины, на происходящие внизу события. Молодой Урдей держит неподвижно, высоко подняв кверху вытянутой рукой, пятихвостое знамя, которое колышется и трепыхается, подчиняясь осеннему степному ветру. Справа от него Кодебек, гордо расправивший плечи: – старик словно скинул бремя многих лет и вновь, как в былые времена, стал правой рукой хана месегутов Урдея. По краям стоят, застыв неподвижно, Тиграс и Коркут – верные воины своего юного хана. Все четверо невозмутимы и спокойны – словно они не скитальцы, изгнанные с земель своих предков, а повелители всей Степи, поднявшиеся на курган, чтобы оглядеть свои владения. Сердце Алтузака запело от радости: всё так, как и было явлено ему на Кунгак-тау! И во всём этом – полный захватывающей тайны, всеопределяющий дух загадочной волшебной силы, именуемой Тэнгри. Теперь месегуты, скачущие за ними, не смогут не остановиться у этой горы.
Отправлено: 20.07.12 17:25. Заголовок: 12. Выбор Кошбатыра...
12. Выбор Кошбатыра.
Месегуты Кошбатыра, по велению Иргиз-хана кинувшиеся за иштэками, описывают в своём пути дугу, чтобы оказаться позади преследуемых врагов. И эта дуга неизбежно выводит их к этой, ключевой в начинающемся сражении, горе. Месегуты видят, что иштэки уже почти миновали гору, и вдруг... четыре таинственных всадника появляются на её вершине и у них... знамя Урдей-хана! Кошбатыр не верит своим глазам. Один из них – старый Кодебек, испытанный воин, верный товарищ и мудрый советник их легендарного хана! А эти два воина – потрёпанные жестокой судьбой, как видно даже отсюда – Тиграс и Коркут, из того последнего отряда, что не пожелал примкнуть к карагаям. И этот юный воин, в руках которого пятихвостое знамя... Не может быть! Значит, то были не просто разговоры сожалеющих о былом и оплакивающих павшее месегутское ханство... Внук Урдей-хана... он и правда жив! Воины Кошбатыра, достигнув горы, остановились у подножия и, забыв обо всём, изумлённо смотрят на её вершину. - Моё имя – Урдей! - обратился к ним юноша с вершины горы. - Я – внук вашего повелителя, Урдей-хана! Его власть, над народом месегутов, унаследована мною! И если вы - месегуты, то пойдёте за мной и за этим священным знаменем! Иргиз-хан, издалека наблюдая за всем происходящим, понял, что произошло. Потомок Урдея жив, и он здесь! И в его руке – знамя месегутов! Это событие, такое неожиданное, вмиг поставило под угрозу возможность победы кипчаков. Примут ли теперь месегуты, обретшие нового хана, сторону иштэков – вопрос решающий. Если да – тогда полное поражение и, скорее всего, уничтожение кипчакского войска. Теперь всё – в руках Кошбатыра. Как же он, непобедимый Иргиз-хан, оказался в таком положении? Слишком мало воинов взял он в этот поход. Надо было идти всем племенем... Совершенно неожиданно в его сознании возник вчерашний образ: лиса на том берегу оврага, натянутый лук и стрела, готовая к полёту смерти, а затем... обжигающий удар оборванной тетивы, оставивший ссадину на его лице. Вот оно что! Тут не обошлось без козней мадьярской колдуньи! А ведь просил вчера Кошбатыр не связываться с ней. Что ж, пора Арслану развернуться и принять удар иштэков. И сразу же ударить самому, моля Тэнгри, чтобы месегуты не вступили в битву на стороне иштэков. Один из помощников хана, по его знаку, поднял жёлтый сигнальный флаг, повелевающий Арслану прекратить отступление и развернуться. В это время молодой Урдей, со своими спутниками, уже спустился с горы вниз. - Я – хан месегутов! Вы со мной? Никто ему не ответил. Месегуты смотрели вниз, не осмеливаясь поднять глаза и взглянуть в лицо Урдею. Все они искоса поглядывали на Кошбатыра, тоже опустившего взор к земле. Заговорил Кодебек: - Вы все вместе со мной бились в войске нашего хана Урдея! В этом молодом воине – его кровь и он по праву является его наследником! Тэнгри хранил его все эти годы! Сегодня Хранители Степи вручили ему знамя его деда – даже они признают его власть над народом месегутов! Три сотни воинов, склонившие головы перед четырьмя оборванными бродягами... не смеют поднять глаза... И все молчат. Слова старого воина болью отзываются в сердце Кошбатыра. Он знает, что месегутское ханство никогда не возродится: ведь их исконные степи давно и прочно заняты многочисленными кипчакскими племенами. Неужели этим четверым это не ясно? Старый, мудрый Кодебек... почему он хранит верность призракам безвозвратно ушедшего прошлого? Всей душой хочется Кошбатыру быть с ними, но... всё это осталось в прошлом. Никто не сможет упрекнуть Кошбатыра, что он не бился отважно, сражаясь в войске Урдей-хана. Даже после его смерти он продолжал сражаться с саксынами, до тех пор, пока саксыны не ушли дальше на запад. Лишь поняв, что месегутское ханство пало окончательно и народ их рассеян огненными ветрами войны, Кошбатыр повёл остатки своих воинов к хану карагаев. Нет великого месегутского ханства... Так чего же хотят эти четверо? Куда зовут они Кошбатыра и его воинов? Он – военачальник великого хана карагаев. Он не может предать своего повелителя из-за безумной, неосуществимой мечты... Всё, хватит... - Мы – воины Иргиз-хана, повелителя Джаика, - твёрдо произнёс Кошбатыр жестокие слова. - Зачем вы пытаетесь оживить то, что умерло? Зачем ты, мальчик, поднял это знамя? Нет ни одного клочка земли, где ты мог бы его установить. Я, отважный Кошбатыр, первый военачальник хана карагаев, говорю: мы не идём с вами! И я не желаю вам зла: пусть Тэнгри и духи Степи хранят вас. - Что ты говоришь, Кошбатыр? - настаивал Кодебек. - У берегов Илека стоят ещё юрты нескольких семей месегутов. А башняки – теперь наши братья. Наш народ может ещё возродиться. Этому юноше сами Хранители вручили знамя хана – значит, они поддержат его! - Хранители не помогают людям – ты, старый Кодебек, лучше меня это знаешь. Хотя я и вижу, что это – то самое знамя. - Это они вручили его юному хану. И они здесь, Кошбатыр, на вершине этого кургана. Кошбатыр посмотрел наверх, туда, откуда спустились Урдей и его спутники. - Там никого нет, Кодебек. Урдей, поняв, что всё это бесполезно, принял решение. И сообщил его троим своим товарищам: - Башняки – наши братья! И мы должны сражаться рядом с ними! Здесь нам нечего делать, за мной! - И пустил своего коня вперёд. Старик и два воина тронулись за ним. Они двигались поначалу прямо через плотный строй воинов Кошбатыра, стоящих тесно и поэтому расступающихся очень медленно. Тиграс подал своего коня вперёд, поднял его на дыбы и закричал гневно: - Расступитесь, кипчакские псы! Дорогу хану! Его поддержал и Коркут, также направивший коня напролом и выкрикнувший: - Дорогу хану месегутов! Всадники, преграждающие путь, начали торопливо отводить своих коней в стороны: – движение пошло намного быстрее. Вскоре Урдей, со своими спутниками, выбрался на открытое место. Пустив коней в галоп, они направились к западу, туда, где балабашняки уже почти настигли отряд кипчакских воинов Арслана. Там, в бурой осенней степи, балабашняки неслись, с криками и гиканьем, предвкушая предстоящее вот-вот столкновение. Белес, скачущий с шестихвостым знаменем по правую руку от Алтузак-хана, и не забывающий осматривать всё вокруг, предупредил главу племени: - Кипчаки на севере подняли жёлтый флаг, Алтузак-хан! Это сигнал тем, которые впереди нас: они сейчас развернутся! Алтузак-хан знал, что нельзя давать кипчакам возможности подготовиться: – лучшим временем для нападения будет момент, когда они остановятся, но ещё не успеют развернуться. Хотя это почти и невозможно, он заставляет своего коня мчаться ещё быстрее. И всё его войско, окрылённое и воодушевлённое горячей погоней за отступающим врагом, не отстаёт. В тот момент, когда кипчаки остановились, расстояние между преследуемыми и догоняющими резко сократилось. Воины Арслана только начали разворачиваться, и тут – в такой уязвимый момент – на них обрушилась лавина иштэкских стрел. Многие всадники попадали со своих коней, раненые животные, обезумевшие от боли, заметались, внося разброд в ряды кипчакских воинов, – а безжалостные удары стрел продолжались. И с неистовой яростью, вырывающейся в боевых кличах, набросились башняки на ненавистного врага, так и не дав ему оправиться и собраться для отражения удара. И разносятся по степи, и поднимаются к самым небесам громкие, нечеловечески яростные, звуки жестокого столкновения воинов двух кочевых народов: крики раненых и умирающих, истекающих кровью; страшные вопли несчастных, попавших под копыта коней; дикое ржание покалеченных лошадей, обезумевших от боли и от сводящего с ума невыносимого мельтешения яростно кричащих фигур перед их расширенными, охваченными беспредельным ужасом, огромными глазами; грохот, а иногда и треск, ударов пик и копий о круглые деревянные щиты; искрящийся звон клинков друг о друга, а также о металлические шлемы или пластины на кольчугах воинов; боевые кличи, переполненные яростью, и имена предков и прародителей родов, и небесных покровителей... И с недоумением поняли кипчаки Арслана, что удар месегутов Кошбатыра в тыл иштэкам запаздывает. И не могли они больше, несмотря на свою отвагу и на всё свое боевое умение, выдерживать натиск вдвое превосходящего противника – и устремились они, следуя повелению Арслана, к северу, где сам Иргиз-хан только-только выступил в их сторону. Балабашняки не стали преследовать отступившего врага: им самим, после долгой скачки и яростного сражения, нужно было собраться с силами и приготовиться к дальнейшему. Алтузак-хан поднялся на небольшой пригорок. Четверо месегутов, с молодым Урдеем во главе, только сейчас преодолели разделяющее их расстояние и подъехали к балабашнякам. Они сразу поднялись на пригорок к Алтузак-хану. Тот посмотрел на восток, на оставшихся там три сотни месегутов. - Что месегуты, хан? - спросил он у юного Урдея. Всего два слова произнёс Урдей: - Месегутов четверо. Во время сражения между кипчаками и башняками, Кошбатыр, терзаемый мучительной болью, разрывающей его душу, смотрел в сторону удаляющегося Урдея и троих его верных спутников. Он и его воины с особой, пронзительной остротой чувствуют чёрную, беспросветную тоску своего положения... В третий раз в окружении Иргиз-хана поднимается синий флаг, повелевающий Кошбатыру напасть на врага. Вот уже и сам Иргиз-хан двинул своё войско в сторону иштэков. - Мы должны быть с нашим ханом... - обратился Кошбатыр к месегутам. Акбарс, его помощник, спросил чуть дрогнувшим голосом, скрывающим затаённую надежду: - С каким ханом, Кошбатыр? - С каким ханом?! - разозлился Кошбатыр. - Ты что, Акбарс, не знаешь своего хана? Великий Иргиз – наш хан! Вы меня поняли?! Всё, едем к нему: наш хан идёт на битву и зовёт нас. Месегуты двинулись за своим предводителем. Но боевой дух и жажда сражения покинули их – воины едут медленно, хмуро уткнувшись взглядами в землю перед собой. Конь Кошбатыра бежит мелкой, вялой рысью, и постоянно останавливается, подчиняясь воле хозяина, неосознанно использующего малейший повод, чтобы отодвинуть время вступления в битву. - Акбарс, это ведь было то самое знамя... - Да, Кошбатыр, это оно. Ты не мог его не узнать – во многих сражениях ты держал его в руках. - Да, Акбарс, я всё помню... Небо затягивается. Кажется, опять пойдёт снег... - Может быть. Мрачные здесь места. Неужели оно падёт здесь, Кошбатыр? - Знамя нашего хана?.. Время идёт и месегуты всё так же медленно движутся к войску Иргиз-хана. Победа, одержанная в первой стычке, воодушевила башняков, но кипчаков всё равно намного больше, и это сильно тревожит Алтузак-хана. Месегуты, вопреки его ожиданиям, не пошли за юным Урдеем. И уже неоткуда ждать спасения. Что же ждёт их женщин, стариков и детей, скрывающихся в лесах Тора-тау? Хан балабашняков смотрел, в тревожном ожидании, на грозное войско кипчаков, готовящееся вот-вот выступить в их сторону. Мусай-батыр, его правая рука, высказал то, что его тревожило: - Силы неравны, хан: нам не устоять в этой битве! Ещё есть время, - добавил, глядя в глаза хану, старый воин, - мы можем уйти за Агидель. Так мы сохраним войско, а затем, заручившись поддержкой бурджан, сможем изгнать кипчаков. - Нет, Мусай-агай. Мы не можем уйти – если мы, хоть на один день, оставим кипчаков хозяевами на этой земле, они немедленно отправят за всем своим племенем. А со всеми карагаями нам, даже с помощью бурджан, не совладать. - Это так, хан, всё верно... Значит нам, уходя в иной мир, следует захватить с собой как можно больше врагов. - Да, агай. Смерть в битве – славная смерть, достойная великих мужей. Но наш народ... я должен думать о его будущем. Старый Мусай понял, о чём говорил хан. - Это должен быть Каракош, - сказал он. - Да. ...Алтузак-хан, глава славного племени балабашняков, начал отдавать последние указания к предстоящей битве. Молодёжь из разных родов – егеты и девушки – составят отряд, подчинённый Каракошу. Их задача – с началом сражения отъехать в сторону и обстреливать врага из луков. А когда основное войско будет сметено кипчаками, Каракош должен будет увести своих на восток, за Агидель. Взрослые женщины, под предводительством опытной воительницы Инекай, Догоняющей Ветер, выедут с другой стороны, и тоже будут обстреливать врага с расстояния. Но, если кипчаки бросятся на молодых воинов Каракоша, они должны будут кинуться на врага, давая молодёжи возможность уйти, чтобы сохранить часть племени... Взрослые же мужчины, занявшие этот широкий холм, будут стоять до конца. Если всё пройдёт так, как задумано Алтузаком, часть молодёжи племени сможет спастись. И, кто знает, может с помощью прародителей и священной Хумай, народ балабашняков не сгинет во тьме забвения... Но осталось ещё кое-что. Четверо месегутов. - Урдей, - начал свою речь Алтузак-хан. - Брат мой Урдей, башняки благодарят тебя за то, что ты встал рядом с нами в это трудное время. Но мы не вправе просить вас, отважные месегуты, умирать вместе с нами. Поэтому уходите, и пусть Тэнгри хранит вас. - Нет, брат мой Алтузак, - ответил юный воин. - Мы вас не оставим. - Урдей стал смотреть на восток, на месегутов, которые приближались медленно и неуверенно; было видно, что они не спешат к Иргиз-хану. Вот Кошбатыр опять, в который уже раз, остановил своего коня и стал смотреть на небо, словно ждал оттуда указания. Месегуты очень долго стоят посреди степи... Иргиз-хан смотрит на них выжидающе, пытаясь угадать, какое же решение они примут. К нему подъехал Арслан, приведший недавно свой поредевший отряд. - Что происходит, Иргиз-хан? Почему Кошбатыр не ударил иштэкам в спину? - Их остановил мальчик... - Мальчик? - удивился обескураженный воин. - Что это значит, хан? - Внук их бывшего хана, Урдея – вот что это значит. Ты слышал о нём. Он здесь: злые духи привели его сюда. Смотри, Арслан: вон он, возле иштэкского вождя, со знаменем месегутов... Если бы я только знал... Нападение трёмя отрядами, как было задумано первоначально, не удалось... Не удалось из-за непредсказуемой, как вроде бы сперва показалось Иргиз-хану, но всё же, если оглянуться на всё произошедшее вчера и сегодня, подчинённой единому замыслу последовательности, направленной против кипчаков. Похоже, духи этих мест сильны. - Кого ты посылал на тот курган, Арслан? - Сотника Кадира. - Я хочу говорить с ним, позови его. Кадир, вызванный Арсланом, подъехал немедленно. Он чем-то напуган, это видно по его лицу. И это не сражение его, воина испытанного, напугало. Сотник чего-то боится и сильно встревожен, – и хочет сказать об этом. - Что ты видел на той горе? - Там были трое. Двое из них с волчьими головами. - Хранители Степи? - Иргиз-хан не очень-то и удивился. - А третий? Это была та женщина, что мы видели вчера? - Да, мой хан, - склонив голову, подтвердил сотник Кадир. - А четыре всадника с пятихвостым знаменем? Ты их видел? - Никаких всадников там не было, великий хан. Иргиз-хан нахмурился. Разумно ли сражаться с теми, кому благоволят Хранители? Но тут что-то не так. Неслыханное, совершенно невозможное явление: – чтобы Хранители помогали кому-либо в войне. Это противоречит самой их природе и всему их существованию. Хранители не могут быть на стороне иштэков. Тут дело в другом. Так в чём же? В чём замысел Хранителей? Воины обоих, а вернее трёх, сторон, замерли в ожидании; наступило напряжённое затишье, но оно не может длиться слишком долго. Наконец Кошбатыр, после долгих, тягостных раздумий, принял решение. Он повернулся к своим воинам и начал говорить с ними: - Мои бесстрашные воины! Славные батыры, месегуты! Я, ваш военачальник Кошбатыр, сын великого, прославленного Алтека, победитель саксынов, булгар, олобашняков и иштэков, первый военачальник великого Урдей-хана, обращаюсь к вам: Я вижу тьму, охватившую ваши сердца, вижу горечь, поразившую ваши души – то же самое происходит и со мной, храбрые воины! Мы все верно и долго служили хану карагаев Иргизу; так долго, что нас уже перестали называть месегутами! Я думал, что уже смирился с этим, но сегодня... Сегодня я увидел вновь наше знамя! Много раз мы бились насмерть под ним! И мы никогда не предавали его. Лишь когда не стало нашего ханства, я повёл вас к карагаям. Но посмотрите туда, - Кошбатыр указал рукой на холм, где среди башнякских военачальников был и юный Урдей со знаменем месегутов. - Этот юноша, внук великого Урдея – разве он не возродит наше славное ханство? Может быть и нет – но он умрёт достойно, как настоящий месегут, каким был его дед. Я не погиб рядом с его дедом, и теперь я ясно вижу, зачем Тэнгри оставил меня на этой земле. Теперь я знаю, что моё предназначение – быть рядом с новым ханом, потомком Урдея! Я, Кошбатыр, сын Алтека, объявляю себя воином нового хана месегутов Урдея! Я иду к нему и зову вас с собой! Восторженные крики воинов Кошбатыра долго не умолкают над просторами степи... Иргиз-хан понял, что эта битва проиграна. Теперь уже ему самому надо ждать нападения. Молодой Урдей радостно прокричал боевой клич месегутов. Кодебек высоко поднял знамя и начал размахивать им над головой. Месегуты Кошбатыра устремились к своему хану. Сбылось видение Алтузак-хана...
Отправлено: 20.07.12 17:26. Заголовок: 13. После столкновен..
13. После столкновения.
Солнце клонилось к закату. Холмистую степь оглашает жуткое карканье чёрных ворон, собравшихся в стаи на вершинах деревьев, оголённых осенними ветрами, и ждущих, в крикливом нетерпении, начала своего страшного пира. Но на месте минувшей битвы ещё бродят люди. Это те из балабашняков, что потеряли в сражении своих близких. В этот период затишья они отделились от войска, отошедшего к северу, в сторону кипчаков, и выискивают потерявшихся. Воины Каракоша, кроме Белеса, помощника хана, все здесь. Они застыли безмолвно, остановив своих коней. Лишь Балкан, верный конь их товарища Гилара, бродит, опустив голову, вокруг одного и того же места. И нет на нём седока, поэтому некому его остановить. Поводья Балкана волочатся по земле, а своим тёплым носом он, всхрапывая, обнюхивает лицо человека, лежащего неподвижно у его ног. Но его хозяин никогда уже не поднимется и не потреплет его густую чёрную гриву. И не будут они больше мчаться, обгоняя ветер, по степи. Но у друзей Гилара, ставших сегодня взрослыми, нет времени стоять здесь долго: сейчас не до мёртвых, надо помочь живым. Вот слева раздался натужный, хриплый крик: – это один из воинов, похоже, из воинов рода Беркута, сумел выдернуть кипчакскую стрелу, застрявшую в его ноге. Его коня не видно поблизости. Друзья подъехали к раненому, собираясь отвести его к югу, – туда, к неглубокому оврагу у подножия одного из холмов, балабашняки относили своих найденных раненых воинов, где им и оказывали посильную в этих условиях помощь. - Тарпаны? - спросил раненый у подъехавших. - Да, мы поможем тебе, сказал ему Каракош. - Мы отведём тебя в убежище, агай, подождёшь там окончания битвы. Ты слышал крики, агай? Это месегуты. Они присоединились к нам, ведь Урдей – их хан. Так что, теперь мы победим точно. Ну, давай, агай, мы поднимем тебя и... - Нет, тарпаны, битва ещё не окончена и не время думать о покое. Ходить я не могу, но в седле удержусь. Вы потеряли своего брата, Тарпаны, – я видел, как вы стояли там, возле него, – так дайте мне его коня. Мой Унаяк убит; вот он лежит, верный старый друг, а ваш конь невредим. Тигой съездил назад, подхватил поводья осиротевшего Балкана и привёл его к раненому воину. - Его зовут Балкан, - сказал Тигой. Баламир, спешившись, помог Тигою подсадить раненого в седло, подал ему пику, колчан со стрелами, лук и круглый щит. Раненый, поблагодарив друзей, тут же направился к своим. Поездив ещё немного, молодые воины убедились, что раненых уже всех успели подобрать. Убитых башняков было немного – меньше, чем убитых кипчаков, в трудном положении так и не дождавшихся помощи своих соплеменников. Туктамас, ехавший крайним справа, указал рукой на кого-то, по правую сторону от них. Это был воин в железной кольчуге. Кипчак. Он сидел на земле, покачиваясь вперёд и назад, и кровь, сочившаяся из-под шлема, заливала его лицо. Каракош махнул пикой в его сторону и Туктамас направился туда, вынимая из ножен подобранный ранее меч. Кипчак, заметив его, поднял руку. Это далось ему с огромным трудом. - Мое имя Урхон, я сын Бурнаса, победителя месегутов и гузов. Назови свое имя, воин. Я должен знать, кто отправит меня к безымянной реке. - Я Туктамас, сын Мусая из рода Тарпана, народа балабашняков, - сказал юноша и, наклонившись с седла, обрушил меч на голову кипчакского воина. Всё было завершено. Каракош и его товарищи отправились обратно, к башнякскому войску. С поля прошедшего сражения возвращались и другие, закончив здесь свои поиски. Среди них особенно много было женщин. Женские отряды, во время погони оттеснённые мужчинами, не участвовали непосредственно в битве. Они выезжали на открытые места и оттуда поражали врага меткими стрелами, оказав, тем самым, значительную поддержку мужчинам. А после сражения многие из них искали на поле битвы своих павших отцов, мужей и братьев. Баламир, внимательно всматриваясь в возвращающихся к войску женщин, заметил среди них Айхылу. Она, как всегда, была со своими сёстрами. Каракош разрешил своему братишке ненадолго оставить отряд и тот немедленно направился к девушке. Айхылу же, заметив его, отстала от своих сестёр. Баламир подъехал к ней, держа в левой руке кипчакский щит, а в правой стрелу, на окровавленном наконечнике которой висело какое-то украшение. - Много ваших убито, Баламир? Я видела, что ваши воины набросились на врага первыми из всех. - Двенадцать детей Тарпана отправились в страну мёртвых. Среди них - Гилар, помнишь его? - Да, я помню его, - ответила девушка. - Он был неразлучен с твоим братом Каракошем. Я хорошо его знала, потому, что моя сестра, Гульсина-апа, постоянно говорила о нём, и она будет оплакивать его... А наших – убито пятеро мужчин, ранено восемь. - Айхылу стряхнула что-то со своих ресниц и, отвернувшись, стала смотреть в сторону своих сестёр. Она не хотела показывать, что глаза её влажны. - У нас ранено семеро. Это из тех, что не смогут сегодня сесть на коней и сражаться, - сказал Баламир. И, с жаром в голосе, добавил: - Но мы победим! Ведь теперь нас стало больше – месегуты признали Урдея своим ханом и присоединились к нам. И кипчаки проклянут своих старейшин, направивших их сюда! - Многие ещё отправятся искать страну мёртвых... - Девушка смотрела вверх, где за серой пеленой угадывалось солнце. - И сегодня, с закатом, Красной Волчице, Тарпану, Поющему Змею и другим предстоит спеть много погребальных песен по своим детям. - Айхылу посмотрела на юношу. - Что это у тебя, Баламир? - Твоя стрела, Айхылу. Я вынул её из груди убитого кипчака. Ты сразила его, а вот это – его амулет. Теперь он твой, возьми его, Айхылу. - Баламир протянул ей стрелу вместе с украшением. - Вот его щит, теперь он по праву твой, я подобрал его для тебя. Я думаю, битва ещё не окончена и поэтому пусть он защитит тебя, Айхылу. Хрупкая девушка, подержав в руке щит, сделанный для взрослого воина, протянула его обратно. - Он слишком тяжёл для меня, Баламир. Возьми его себе: это мой подарок и пусть он хранит тебя. - Хорошо, Айхылу, я возьму его себе. В битве я буду рядом с тобой, ведь теперь, по велению хана, мы все – воины Каракоша, моего брата. Юноша и девушка направились к войску. Здесь они присоединились к трёхсотенному отряду Каракоша, состоящего из молодёжи всех шести родов племени. А на поле прошедшей битвы, которое уже покинули живые, начали слетаться, оглушительно каркая, чёрные вороны... Кипчаки уже давно отошли на запад, к своему обозу, – они готовы к битве и ждут нападения иштэков. Но Алтузак-хан не спешит продолжить сражение: – крови пролито уже много, а он помнит наказ Хранительницы Басаат. Юный Урдей, ставший настоящим ханом и обретший своё войско, принял промедление за нерешительность, которую он, пылая ненавистью к кипчакам, не мог понять. Да и новое для него ощущение власти над хоть и маленьким, но всё же настоящим войском, наполняло его неудержимой жаждой битвы. - Чего ты ждёшь, Алтузак-хан? Теперь мы сильны, давай разобьём их окончательно! Кошбатыр поддержал своего юного хана: - На юге, в Большой Степи, четыре тысячи воинов карагаев готовы выступить сюда. Если они соединятся с Иргизом, своим ханом, то их войско станет непобедимым для нас. Ты не должен допустить этого, хан башняков: не отпускай Иргиза в Степь. Иначе они вернутся и разгромят вас – кипчаки не прощают поражений. - Я понял тебя, месегут. - Ну так, что? - приготовился к битве Урдей. - Бросимся на них сейчас? - Нет, Урдей-хан, пока нет. Урдей замолчал. Проявлять нетерпение – недостойно вождя. Кипчаки, скорее всего, сами нападать уже не станут, несмотря на свою отчаянность и отвагу, – они убедились, что сегодняшний день для них неблагоприятен. В любое другое время Алтузак-хан, как хочется сейчас юному Урдею, не раздумывая, продолжил бы битву. Но не сейчас... Не в это время... Нельзя забывать о священной птице... Наконец хан балабашняков объявил свое решение: - Будем ждать. Когда кипчаки пойдут на юг, мы будем идти за ними до тех пор, пока они не покинут пределы наших владений. И только там мы нападём на них, не раньше. А сегодня – хороним убитых, на Белых курганах. Сражение окончено... Несколько отрядов балабашняков вернулось на поле сражения, чтобы подобрать убитых. Другие занялись ранеными, а все остальные вернулись в стан, чтобы собрать его – военный лагерь в этом месте уже не нужен... Кипчаки ушли на юг, вынужденные оставить своих убитых на этой земле. Балабашняки тоже двинулись к югу, к Белым курганам. Тучи рассеивались. Вскоре стали появляться первые звёзды в темнеющем небе: – хоронить погибших придётся ночью... Белые курганы освещены ярко: пылающие, сыплющие искрами костры расположены по границам шести правильных кругов – воины каждого из шести родов племени будут похоронены вместе, в расположенных рядом могилах. Башняки роют могилы в начинающей замерзать земле: – тяжёлая работа – вгрызаться в землю приходится ножами, копьями, боевыми топорами, но дело, хоть и медленно, идёт. В это время воинов, павших в сражении, готовят к переходу в иной мир: приводят в порядок их оружие и одежду, смывают кровь, придавая надлежащий вид. Все остальные, не участвующие в рытье могил и обряжении, стоят поодаль – время для прощания ещё не пришло. Тарханы, взяв с собой некоторых старейших воинов, поднялись на вершины холмов. И в ночной тишине слышно их монотонное пение, обращённое к небу, к прародителям родов. Наконец могилы готовы. Они не глубоки – в будущем над ними насыпят курганы. Главы родов спустились к ним. Каждым из тарханов тщательно осмотрена, с факелом в руке, каждая из могил для погибших воинов рода. Могила – не просто яма, в которую закопают умершего, она – начало нового пути, пути духа, и должна быть изготовлена так, чтобы показать уважение сородичей к уходящему в иной мир. Павших воинов опустили каждого в свою могилу – с оружием, в полном боевом облачении. Рядом с каждым воином положили шкуру коня, четыре его копыта, голову и хвост – дух коня будет служить похороненному на том свете. Балабашняки подошли к могилам. Слова их, высказанные наиболее уважаемыми в роду людьми, несут пожелание пройти тропою умерших без тяжести в сердце. К предкам и духам покровителям возносятся похвалы о храбрости и отваге павших, не пожалевших жизней во имя рода. Погибнуть в бою во имя своего рода – славная смерть, и прародители примут героев достойно и окружат их подобающим почётом и уважением. И память о них сохранится в сердцах потомков, и будет передаваться последующим поколениям в преданиях и легендах. Искры полыхающих костров уносятся ввысь, к ночному небу, усыпанному множеством сверкающих звёзд; так и души похороненных устремляются к безымянной реке, которая унесёт их в царство мёртвых. Речи закончены. Могилы засыпаны землёй и над ними невысокие пока курганы (они будут досыпаны позже, в другое время). Наступила пора обрядовых песнопений и молитв, призывающих предков, которые должны будут увести с собой души погибших в бою воинов. И до самого рассвета, сменяя друг друга, старые воины поют песнь павших; а в волшебном переплетении теней и мерцающего света костров мелькают фигуры, исполняющие магический танец умерших... Немного похоронено здесь башнякских воинов. Сколько ещё их будет?..
Все даты в формате GMT
5 час. Хитов сегодня: 27
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Нужно вам Линар издать книгу с иллюстрациями 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума